Читать интересную книгу Милые призраки - Леонид Андреев

Паулина. А папа нет дома?

Таня. Нету. (Тихо плачет.)

Паулина (моргая глазами). Та, та, та… нету папа, Запиль папа, да? Какая свинья! Его надо бить палками, твоего папа. Голодний семья, больной дети, а он пьет в кабаке, фи!

Таня. Он сам несчастный.

Паулина. Ну-х, у тебя все несчастний, ты всех жалеешь. Он разбойник, его надо в тюрму! Если он несчастний, так зачем он всех бьет кулаками, зачем он бьет горбатый Сеничку? Его самого надо бить… ну, ну, что я такое говору, как самашедшая – ты и меня жалеешь. Не плачь, мой светик, а то… я тоже буду реветь! (Плачет.)

Таня (улыбаясь). Глупые мы с тобой, Полиночка.

Паулина. Я очень чювствительна. (Вытирает слезы.) Смотра, я не размазалась? Ах, эти глупые слезы! (Пудрится, поправляет, послюнив палец, перед карманным зеркальцем глаза и прическу) Марьяжить сегодня не пойдешь?

Таня. Нет. Сеничка еще заболел, у него жар.

Паулина. Так… У Сенички жар, а придет этот разбойник и будет еще бить его… (Прячет зеркальце.) Я буду с Маней ходить. – А штудент где?

Таня. Пошел по делам.

Паулина. Я его боюсь, он такой благородний… Но какой он бедный, бедненький штудентик. (Вздыхая.) Все штуденты бедний.

Таня. Полина, а зачем ты с утра подводишься?

Паулина. Зачем? А затем, что я такая рожа с утра, если не покрашу… знаешь, в зеркало нельзя смотреть самому! А еще – погляди – мне мой Ванька вчера синяк делаль вот… Правда, совсем не видно? Я его закрасиль, правда хорошо? (Тихо.) А твоя мама там, я ее боюсь? (Вздыхая.) У тебя такая красивая мама. Она так говорит со мною, как будто я совсем благородная… девица Паулина фон Мюллер! (Смеется.)

Таня. Мама со всеми так говорит.

Паулина. Ну да, она хочет думать, что все благородний, а то тогда как ей делать? Всем в рожу плюнуть? (Вздыхая.) Ах, я с утра должна накрасить себе щеки и немного выпить пива, а то я совсем не хочу жить. Надо, чтобы мне было весело, совсем немножко весело. Хочешь, я спою тебе новую песенку, меня мой Ванька учил. «Караул, разбой, батушки мои, мои!..»

Таня (испуганно). Перестань, что ты! Мама услышит, что ты еще выдумала!

Паулина зажимает себе рот, сдавленно смеется. Таня, улыбаясь, смотрит на нее; растроганная Паулина обнимает ее, прижимается, нежно приглаживает волосы и ворует.

Паулина. Волосики мои, кудряшечки мои… Какая ты хорошенькая, Таньхен, ты совсем красивая девица, ты на барышню похожа. Знаешь, у которых ножки так и волосы так, так!.. Только зачем заплаканы глазки? И зачем серые щечки? Ах, зачем серые щечки, Таньхен? – Ты очень любишь штудента, Таньхен?

Таня (отодвигаясь, укоризненно). Ты опять, Полина? Сколько раз я просила тебя не говорить глупостей. Любовь!

Паулина. Зачем не любить? Люби. Он такой бедненький штудентик!..

Таня. Полина!..

Паулина. А я Ваньку люблю. Я твоего штудента боюсь. Зачем мне Ванька синяк делаль? Черт поганый! Я ему сама морду буду бить… что ты, Таньхен?

Таня (отойдя, после молчания). Зачем ты ходишь ко мне, Полина?

Паулина. Как – зачем? Ты моя подруга, и я очень, очень люблю тебя.

Таня молчит, отвернувшись. Паулина мучительно краснеет, почти плачет.

Ты не велишь мне, чтобы я ходиль? Ты хочешь, как мама, чтобы все было благородний… да? Извини меня, Таньхен, я простая девушка и не понимаю, что говору. Ежели ты не велишь, чтобы я к тебе ходиль, я в Неву брошусь.

Таня обнимает Паулину, и та нерешительно и нежно кладет голову ей на плечо. Молчание.

Таня (тихо). Не надо про любовь.

Паули на (тихо). Не надо.

Таня. Какая у нас может быть любовь? Погибшие мы, Полиночка, последние люди на земле, как козявки: кто пройдет мимо, тот и наступит и раздавит. Благородство, отец чиновник, когда-то хорошую службу имел… а вот придет отец пьяный, ночью, чиновник-то этот, и такое благородство покажет!.. Нет, ты лучше нас, Полина. Ты на Бога прямо смотришь, какая ты есть, а мы все глазами косим… благородные!

Паулина. Нет, ты такая хорошая, Таньхен. Ты, как мама.

Молчание. Обе задумались.

Таня. И зачем люди живут, зачем мучаются, когда так легко, так просто умереть!

Паулина (тихо). Я тебе говориль: купим спичек, отломаем красные головки и все тут… как Дунька сделаль. Ах, как она мучальси от этих спички, должно быть, мало положиль… мы много положим, Таньхен? А?

Таня (вздрогнув). Нет!

Паулина. Или в Неву…

Таня (вставая). Нет! Не говори. Оставь. Потом, потом. Ах, Господи!.. Так надо, так надо! (Беспокойно и испуганно ходит, слегка поламывая пальцы.)

Паулина. Что надо?

Таня. Не знаю. Так надо, так надо… надо терпеть. Ах, Господи!.. Полина, – что я хотела тебе сказать? Я сегодня не пойду, дай мне два рубля до завтра, нет, до послезавтра, Сене лекарство понадобится.

Паулина. Хоть всю меня возьми, сокровище мое! Вот на, здесь три рублика… я завтра хотель новую шляпу купить, у этой Ванька ленту оборваль, такой поганый черт! Все равно, и эта хороша. Знаешь, купи горбатенькому монпасье, пусть сосет, и ему тогда веселее будет!

Таня (улыбаясь). Он мороженого на десять копеек съел, я ему денег дала… я уж маме и не говорю* Глупенький мальчик, никаких у него радостей нет… мальчики в игру его не принимают…

Паулина. Меня сегодня один мальчишка камнем бросиль, а я его за вихор отодраль… тоже Ванька какой! – Ах, к штуденту гости!..

Вошли Егор Иванович Монастырский и отставной штабс-капитан Гавриил Прелестнов. Монастырский юн, непомерно длинен, безбородое лицо угревато, одет бедно, держится он неуклюже, с некоторой застенчивостью, говорит круглым басом, откашливаясь. Капитан лыс, краснонос, из всех пор дышит алкоголем и ненарушимым душевным спокойствием. Здороваются – все давно знакомы.

Монастырский. Виноват, Михаила Федоровича нет? Здравствуйте, Татьяна Тимофеевна, здравствуйте, Полина Ивановна.

Прелестнов. Салют, медам! Фух, жара какая на улице… а у вас тут, приятно.

Таня. Садитесь, Егор Иванович…

Монастырский. Я про Михаила?..

Таня. Он просил вас подождать… он в редакцию пошел.

Монастырский. А!..

Короткое молчание.

Прелестнов. Приятнейшая прохлада-с, точно на даче живете.

Таня (улыбаясь). У нас тут в наводнение на два аршина воды было, так и не просыхает.

Прелестнов (хохочет). Значит, и морские купания? Егор, слыхал?

Монастырский. Слыхал, не бубни. Давно пошел Михаил?

Таня. Давно. Сегодня ему обещали ответ… вы знаете.

Прелестнов. А мы-с в трактире «Палермо» подвизались на биллиардике. Прохладное заведеньице… Жорж, сигарету?

Монастырский. Все вышли сигареты. – Как ваши, все ли здоровы, Татьяна Тимофеевна?

Таня (опуская глаза). У Сенички простуда, жар, а отец… еще не приходил…

Монастырский. A!.. Понимаю-с. Так-то-с, да – нехорошо.

Молчание.

Паулина. Егор Иваныч, у вас есть невеста?

Монастырский (смущаясь). У меня? Нет, нет-с.

Паулина. Фи, какой вы! Отчего же у вас нет невесты? Или вы не хотите?

Таня. Полина!..

Прелестнов. Куда ему, с его физиономией и неопределенным положением в обществе… хорошо, что хоть на чужих свадьбах попеть дают! Правда, Егор?

Паулина. Нет, он очень милый. А если я в вас влюблюсь, а? Тогда что? (Хлопает в ладоши.) Он покраснел! А вы можете побить одного человека, его зовут Ванька? Такой черт поганый!

Монастырский. Могу-с! (Смеется.) Вы лучше в капитана влюбитесь.

Прелестнов. Не советую-с. Безнадежен-с. С тех пор как Вечный Судия мне дал женщину[1], которая носит мое имя, – враг любви-с. Враг, и непримиримый! Как прелестно выразился поэт:

Увы! Ничто не вечно!Мое блаженство с нейКазалось бесконечно…В течение трех дней.Жена моя в гробу – Рабу…[2]

Таня. Тише… мама.

Входит Елизавета Семеновна, церемонно приветствует пришедших.

Елизавета Семеновна. Я слышу голоса… Здравствуйте! Как ваше здоровье, капитан? Добрый вечер, фрейлейн Паулина. Садитесь, господа.

Прелестнов. Как изволите чувствовать себя, достоуважаемая Елизавета Семеновна? Погода прекрасная…