Читать интересную книгу Подранок — ответный удар - Владимир Капитонов

Как-то заехал в их хату новый пассажир. Ну, ничего, так с виду. Блатного из себя не строит, не дерзит, с понятиями считается и воду не мутит. Ну, и мир ему. Пусть живёт. Вот только частенько его из камеры выводили часа на два-три. Вернётся обратно, завалится на шкенарь и дрыхнет. В принципе, ничего подозрительного. Человек новый, и тюремное начальство с ним знакомится. Но с заселением этого пассажира стали шмоны в хате учащаться. Ну, шмон — дело привычное для зеков, но не с такой же частотй, и как раз в тот момент, когда только-только «дороги» после последнего краснопёрого набега наладят. Вот это уже становилось подозрительным. А кого в этом деле подозревать, хрен знает. Выводить стали всех и часто. Так что и подозревать в стукачестве можно было каждого. И тут Кочан подмечать стал, что пассажир этот несколько по иному после вывода себя ведёт, чем все остальные. Другие-то, да и он сам, как в хату вернутся, так бегом к нужнику, физиологию, значит, свою справлять. А потом и пожрать не мешает. А этому сраньё-ссаньё и жратва по боку. Вернётся, на шконку и баю бай. Кочан к нему поближе, и всё носом, носом подле него водит. Орган-то хоть и перебитый, а чутьём острым от самой природы наделённый. Ба! Да от пассажира колбасой да водкой попахивает! Значит Менты ему не только писать-какать разрешают, когда припрёт, но ещё и водочкой под жирную закусь потчуют. Странно это. Не стукачок ли он? Поделился Виктор своими наблюдениями и выводами с одним из сокамерников, который ходил в «торпедах» Смотрящего, неким Ваней Хриплым. Тот выслушал, со своими посовещался. Дали добро на прессовку. Здорово Козлюку отметелили, сознался, что ментам на братву стучал. А через час без вещей из хаты съехал — на больничку.

Молва о чутье Кочана скоро аж до Смотрящего той уральской «крытки» дошла, в которой и топтал хозяйские полы молодой Кочан. Авторитет встретился с Виктором, побеседовал за жизнь и за помощь поблагодарил его сердечно. Так Виктор Кочанов на особое положение в тюрьме и определился. Ничего, жить можно было. Поднатаскался Кочан в этом деле, и к концу срока одним базаром стукача разводил. Во как.

Но как бы то ни было, не по душе Виктору тюрьма пришлась. И твёрдо он для себя решил, что не вернётся больше за полосу контрольную. Но человек, как известно, предполагает, а Бог располагает. До звонка оставался месяц, когда с родного Пскова пришло Кочану письмецо от соседки. Сообщала она, что мама его преставилась, а квартиру, вроде как, государство отняло. Поплакал Виктор, погоревал и решил после освобождения уехать куда-нибудь от родных краёв подальше. Но лишь за тюремные ворота шагнул, как и сам-то не понял, каким образом снова в Пскове оказался. Ностальгия, верно, затянула. Пошатался по городу, к друзьям-товарищам наведался. Приняли они его. Только Кочан не из тех, кто на чужой шее сидеть привык. Не без труда, надо сказать, смог устроиться на мебельную фабрику, благо с деревом работать в тюремном цехе научился — не одну сотню столов да стульев там смастерил. В скором времени дали комнату в общаге, и всё шло хорошо. Но выполз наружу прихваченный в тюрьме ТБЦ. Загремел в диспансер, а оттуда прямым ходом на скамью подсудимых — итог кровавой разборки по пьяной лавочке с оборзевшим соседом по больничной койке. Срок — десять лет по «мокрой» статье.

Труднее пришлось Кочану этот срок мотать. Зона беспредельная попалась, грева с воли нет. А кому слать-то? Мать покойница, а девка та, в общем-то, по вине которой первый пятерик оттянул, как его звать-то забыла. Но выстоял Виктор опять таки благодаря своему «тюремному ремеслу». Стукачи и другая подобная нечисть его как огня боялись, а со Смотрящим зоны он даже дружбу водил. И мог бы Виктор Кочанов влезть в высшую тюремную иерархию, да только по собственной воле отказался. Не его это стезя. Освободился Кочан со здоровьем никаким — его тощего да бледного самый лёгкий ветерок с ног валил, и дождинки едва к земле не прибивали. Постранствовал он по необъятной России месячишко — другой и осел в деревеньке одной. Хорошее место. Вода кристальной чистоты, воздух — сплошной озон, продукты без всякой там химии. Жильё и работу председатель тамошнего колхоза предоставил. Мировой мужик! Ни на что не посмотрел, никаких ксив не спрашивал. Посадил в свой «УАЗик» и привёз на озеро, бором сосновым обступлённое. Избушку на бережке показал, на лодку в камышах кивнул. «Браконьеры рыбу динамитом глушат, пояснил он. — Охранять надо. А то, что мастер ты по дереву, это тоже хорошо. Я тебя продуктами обеспечу, а ты взамен школьную мебель починишь». На том и согласились. Так с середины одного лета по середину другого жил Кочан на берегу озера и стерёг большую рыбью семью от беспредела заезжих браконьеров. Хорошо стерёг, по совести. После того, как он одному из этой братии веслом руку перехватил, реже они стали на озеро наведываться. Ну, разное бывало…

Озеро то от деревни в полукилометре лесом было, но Виктор ходил туда редко. Так, когда в магазин за солью и спичками, когда к председателю по делу. Не примелькался в общем никому. Разве что вдовушке одной, которая на его руки больше чем на мужское достоинство глаз положила. Привадилась она к нему. То починить что-нибудь просила, то по хозяйству помочь. Кочан не отказывал. Ну и здоровье его к тому времени более или менее поправилось, а бабёнка в теле была…. Сами понимаете. Вдовушка в этом не отказывала. С её уст узнавал Виктор все новости деревенские, но не очень-то они его интересовали. Вот только одна весточка немного удивила. Оказывается, проживал в этой деревеньке человек в мире уголовном авторитетный. Кочан много слышал о нём, но лично познакомиться не довелось. Да, в общем-то, и не горел он этим желанием.

Зиму Кочан в избушке своей перезимовал. Весна пришла, а за ней и лето. Так и жил бы он верно здесь до скончания своих дней, не случись на озере ему вверенном беды, после которой Виктор, хоть и виновным не был, местечко это насовсем оставил…

Немногим больше года Кочан волей наслаждался. Видно, неотступно следовал за ним злой рок. В каком-то городишке, горожанином которого хотел он стать, вышел у него косяк с ментами. Слово за слово, не сдержался горячий по натуре Кочанов и засветил мусору по физиономии. И вновь, привет тюрьма! Новый пятерик впаяли. Жизнь и законы за колючей проволокой ему не в обновку. Тем паче и авторитет не малый по предшествующим ходкам у него имелся. С этим всё в порядке было. А вот здоровье вновь поломалось. Но выстоял и в этот раз. Освободившись, понял, что если будет ещё одна ходка, то она станет последней в его жизни — мёртвых в тюрьму не сажают. Руководствуясь этим умозаключением, Виктор тихо — мирно пришвартовался в бухте первого попавшегося на пути города и, плюнув на свою гордыню, пошёл в батраки к Пухлякову. Иван Григорьевич по началу скривился, о тюремном лихолетье Виктора узнав, но, воочию убедившись в его столярном мастерстве, махнул на это рукой.

Жил и работал Кочан у своего хозяина и на судьбу не жаловался. А жаловаться и некому было. Да и не из тех он был, кто слёзы в чужую жилетку проливает. Радовался Виктор каждому прожитому дню. Радовался делу, рукам послушному. Просто радовался тому, что было.

В секторе Кочанова всегда был полный порядок. Инструмент по полочкам разложен, верстак в идеальном состоянии, ничего под руками-ногами не мешается. После каждого сотворённого изделия Виктор тщательно вычищал своё рабочее место и даже не ленился водичкой пыль прибить. Производительность труда мастера была высокой. За день три гроба мог смастерить. Да ни каких-нибудь второсортных, а высшего качества. Доска к доске, гладкие, ровные, ткань без единой складочки. В общем, не стыдно покойника в такой «домик» класть. Тот, кто покупал, оставался довольным, и у доки душа радовалась.

«Гравера» находилась во введение Петра Титова, Титы, как все его здесь называли. История Титы была заурядной. Верно, как любой творческий человек и художник-гравёр Пётр Титов очень любил будить своё воображение рюмочкой-другой водочки. И если по началу этой дозы было вполне достаточно для сотворение какого-нибудь шедевра, то очень скоро вдохновение лишь на мгновение приподнимало свои веки после литра, но отключался сам художник. Злоупотребление «допингом» вызывало неподдельное возмущение у коллег по творческому цеху. Тёпленький Титов резко подрывал авторитет всего местного союза художников, членом которого он тоже являлся, в глазах творческой интеллигенции. Устав от уговоров, просьб и умилений, председатель союза был вынужден исключить Титова из своей ассоциации. Художник с горя утонул на дне стакана. Пропил всё, что было в квартире, а потом и саму жилплощадь. Так талантливый сорокалетний художник-гравёр из красавца-сердцееда и балагура-романтика превратился в хмурого и озлобленного бомжа-пропойцу. Пухляков знал Титова ещё с лучших его времён. Прознав о его беде, разыскал в каком-то притоне, предложил крышу над головой и работу. Титов согласился. А что ему ещё было делать? В общем-то, Тита был безгранично благодарен своему благодетелю и потому, не покладая рук, наносил на памятники надписи и рисунки, подписывал ленты и сплетал искусственные еловые лапы на проволочных каркасах. Словом, трудился в поте лица. Правда, позволял себе немного подхалтуривать на водочку, спихивая левые венки по сниженным ценам. Ну, это не грех. Здесь каждый не упускал такой возможности.