неделя.
***
Я быстро шла по базару, чувствуя спиной раздражение мужа, за то, что пришлось вернуться сюда за молочкой. Купив домашнее масло, сметану, творог, кымыз и шубат уже возвращалась к машине. Позади меня шел муж, неся пакеты. Спустившись по железной лестнице, свернув вправо по проходу, зацепилась взглядом за старушку, привалившуюся к стене. Прошла дальше, а сама мыслями осталась там, со старушкой. Внешне аккуратненькая, хоть и скромно одета. Серое платье штапельное в цветочек, кофточка, косыночка, съехавшая с седой с растрёпанными волосами головы. Не могу понять, что не так, может ей плохо стало? Резко развернувшись, быстрым шагом возвращаюсь назад.
— Куда ты? — спросил муж.
— Я сейчас, иди к машине, кое — что забыла купить. Подхожу и смотрю на нее. Руки опущены вдоль тела. Стоит, подпирая стену.
— Вам плохо? Помощь нужна?
— Мухобойка, пятьдесят тенге, — еле слышно прошептала бабушка и вытянула руку с товаром вперед. Подняла глаза, а в них столько ужаса, боли и такого отчаянья…
— Нет. Мне ничего не нужно — достала из кармана завалявшиеся пятьдесят тенге и положила в руку старушке.
— Спасибо.
Я возвращалась к машине, дышать было тяжело. Глаза наполнились слезами. Опустила голову в землю, чтоб не заметно было слез. Сев на переднее сиденье, молча пристегнулась.
— Почему так долго? — начал заводиться муж, и я не выдержав расплакалась.
— Что случилось? Что? Что случилось? Ты можешь сказать?
Мотаю головой и ничего не могу ответить. Спазм сжал горло, и слезы льются из глаз потоком, плачу в голос и не могу остановиться. Муж дал воды. Немного успокоилась.
— Там. Старушка. Бедная. Надо помочь. Она не просит, Самат, п-п-понимаешь, она не просит, она продает мухобо-о-ой-ки-и-и-и, — снова голос перешел в плачь. — А у меня т-т-только пятьдесят тенге был-о-о-о-о.
— Все. Успокойся. Не реви. Где она. Пошли.
Закрыв машину, вернулись назад, а там ее нет. Как так? Подбегаю к торговцу зеленью, что рядом стоял, спрашиваю о бабушке, не знаю, не видел, говорит. К овощнику, тот тоже не знает. Невидимкой что ли была для всех. И тут старик, с обувного вышел покурить. Махнул рукой в верхнюю часть города, сказал: — Туда пошла.
Побежали и настигли на выходе с базара.
— Бабушка. Постойте. Это я.
Она непонимающе подняла глаза, остановилась, молча смотрит на нас с мужем.
— Вы где живете? Я вас отвезу. Меня Самат зовут, а мою жену — Сауле.
— Да рядом я. Уже дошла, — махнула рукой в сторону многоэтажки стоящей напротив базара.
— Тогда слушайте. Моя жена сейчас проводит вас домой, а я скоро подойду. Сауле, иди с бабулей. Вас как зовут?
— Зинаида. Можно просто, баба Зина.
— Сауле, иди с бабой Зиной и скинь на ват сап адрес.
— Хорошо. Самат, и все что нужно, ладно? Самат молча кивнул, направляясь в Смол, расположенный в соседнем здании.
Через час Самат зашел в дом. Поставив пакеты на пол, вышел, и так сделал два захода.
— Баба Зина, это вам. От нашей семьи. Примите и ешьте на здоровье.
— Куда так много, сынок? — глаза бабы Зины увлажнились, голос дрожал от волнения, и рука без конца теребила край передника, комкая его.
— Это не много, сколько смогли. И вот еще, возьмите, — протянул в руке пять тысяч тенге.
— Не отказывайте, прошу вас.
— Благослови вас Господь сынок, твою семью, детей…
Они ушли, а баба Зина стояла в окружении пакетов и улыбалась. Слезы, счастливые слезы текли по ее морщинистому лицу. Беззвучно губы шептали молитву, баба Зина в душе желала всех благ многодетному Самату. Ведь это был он. Тот самый многодетный мужчина, отчаянно торговавшийся за яблоки ранним утром.
***
Через два года, Самат встречал жену с роддома с пятым ребенком на руках. На выписке присутствовали самые близкие. Родители Самата и Сауле приехали с других городов. Дети, родственники и баба Зина, давно ставшая своей, для семьи Самата и Сауле, все были рядом. Как любили шутить старшие, у внуков три бабушки, но родная, в Алматы.
А баба Зина и впрямь стала родной. Уж как она помогает Сауле по хозяйству, жалеет ее, и радуется внукам, будто своим, родным.