достаточно территории музейного комплекса.
Этот кусок хоть немного напоминал ему старую Москву, ставший ему родным город, да и людей здесь можно было встретить из разных времен. А с современными — о чем с ними говорить? Он пару раз пробовал, но всех больше интересовал именно живой Экспонат, а не живой человек. Хорошо, что власти позаботились и выделили территорию, на которую туристам вход запрещен. Тут только Экспонаты, обслуживающий персонал и люди, живущие в городке и давно привыкшие к такому количеству легенд.
Сергей поправил легкую кислородную маску и пошел по тротуару, рассматривая такой привычный старый Арбат. Хорошо, и даже неважно, что если пройти дальше, то через некоторое время окажешься уже в другом населенном пункте. Москва ведь не единственный город, где рождались и жили великие люди.
Ну а сегодня был день доктора. И Сергей шел к доктору самостоятельно. Миновал тот период — период отрицания. Первое время, когда он не только не мог писать, а вообще отказывался жить. Миновал. В ту тяжелую пору доктор всегда был рядом с ним, круглые сутки. Теперь не нужен, Сергей привык, смирился. Страшная штука привычка. Было больно и страшно. А сегодня он шел к доктору добровольно. Правда, доктор уже другой, того он пережил. А без него никак, он необходим, ведь телу нужно бессмертие, а писателю — память, эмоции. Нельзя заблокировать его воспоминания, его жизнь, его прошлое. Он должен жить и помнить. Помнить прошлое, помнить друзей, родных, помнить жену и детей. Помнить всю свою жизнь. И прошлую лучше, чем настоящую. Память — это инструмент писателя, не единственный, но один из основных. И для этого ему нужен был доктор.
Сергей зашел в прохладное помещение. Высокие двери как бы из стекла и дерева щелкнули, герметично закрываясь, и скрытые форсунки, зашипев, добавили кислорода. Сергей снял маску и с удовольствием сделал вдох. Хорошо.
Доктор прикреплял датчики, электроды, втыкал иглы в вены и говорил, он вообще всегда говорил.
— Я думал, ты придешь позже, сегодня опять был пикет. Протестующие перекрывали дорогу к клинике и ту, что ведет к офису корпорации. Ну, ты знаешь, тот, один из центральных, что на территории "Новгорода". Пять часов отстояли, все договоренное время.
— Кто на этот раз?
— Последователи какого-то древнего культа, тех, кто верил в воскрешение мертвых. Ты помнишь таких?
Сергей кивнул:
— Да, таких было много, различались только в мелочах и из-за этих мелочей друг друга и убивали.
Доктор сокрушенно покачал головой:
— Надо же, дичь какая.
— Против чего протестовали? — спросил Сергей.
— Как всегда, против переработки тел умерших. Они считают, что тела надо хоронить, а не разбирать на химические элементы. Кричали, что человек за свою жизнь и так вырабатывает для корпораций очень много продуктов жизнедеятельности. Также просили не пускать эти самые "продукты" на изготовление настоящих продуктов питания.
— Вот в этом я их поддерживаю, — проговорил писатель. — Как-то хочется выпить настоящего кофе и съесть настоящего хлеба. Хотя переработка тел для меня тоже дичь полная.
— Ты не писал о таком в своих книгах?
— Писали мы о многом, но во многое не верили. Я, конечно, понимаю, что население планеты сейчас не мизерные семь миллиардов, как раньше, но все же есть предел, а мы его уже перешагнули.
— Но ведь живем! Да, кислородные маски. Но мы живем.
— Эх, а долго ли протянем? Если сопоставить скорости прироста населения и падения уровня кислорода в атмосфере, то нам на сколько хватит? Лет на сто и все, конец.
— Может, ты и прав, — не стал затевать спор доктор. — Когда у тебя отпуск?
— Через две недели.
— Обязательно загляни ко мне перед этим, я тебя переключу на отдых. А теперь закрой глаза.
Доктор пододвинул к себе панель, нажал несколько кнопок. По конечностям Сергея пробежала судорога, глаза закатились, лекарство было вспрыснуто в кровь, и он медленно уплыл в темноту. И так же медленно из нее выплыл, но уже в другом месте.
Он сидел за столом в комнате с окном и работал на компьютере. Играла музыка. В дверь постучали. Он недовольно поднял голову. Кто? Дверь открылась, и в кабинет робко заглянула жена, в ее руке была его любимая кружка.
— Ты забыл свой чай, — проговорила она и поставила на стол кружку с зеленым чаем. — Извини.
Он взял ее руку, поцеловал в ладонь.
— Спасибо, что не даешь писателю умереть от жажды.
Она рассмеялась, поцеловала его в голову и ушла, закрыв за собой дверь. Исчезли голоса детей, шум телевизора, остался лишь запах, такой знакомый запах ее тела. Сергей вдохнул его полной грудью, предвкушая ночь, и вновь застучал по клавиатуре.
Доктор сидел и смотрел на живую легенду, такую древнюю, такую величественную… и такую беспомощную. Смотрел на это большое тело в проводах и капельницах, на это небритое лицо, по которому медленно текли слезы. Смотрел — и ему самому хотелось заплакать.
4
В его "Москве" было несколько баров, куда можно было сходить вечером. Там были все свои — редко кто из туристов оставался в городе после закрытия. Нет, конечно, попадались отдельные индивидуумы, но такое поведение было не принято. И хорошо. Общаться с посетителями в свободное время Сергей не хотел. По службе — да, общение с современными людьми было обязательным, ведь нельзя отставать от постоянно меняющегося языка. Но работа работой, а отдых отдыхом.
Он зашел в бар "Хайнлайн". Почему хозяин выбрал такое название, Сергей не знал, да и какая, в общем-то, разница? После процедур у доктора он всегда ощущал какое-то тяжелое послевкусие в душе. Доктор предлагал укол, чтобы хорошо выспаться, но сегодня Сергей предпочел старый русский способ. Посидеть со знакомыми, поговорить, немного выпить. Выпивка для Экспонатов лимитированная — условия договора. Никому не нужен болеющий с похмелья человек за стеклом.
В баре, стилизованном под салун начала двадцатого века, был свой кислород, и тут не требовалась маска. Современная молодежь на улице маски не носила, им кислорода хватало, а вот старики да музейные Экспонаты не могли привыкнуть к изменениям, которые как-то очень быстро произошли с планетой. И это несмотря на все старания перерабатывающих компаний, избавивших Землю от всего, до чего они смогли дотянуться, начиная опавшей листвой и кончая человеческими останками. Всё собирали, всё перерабатывали, изготавливали одежду, мебель, стройматериалы и прочее, а потом, после использования, это всё опять перерабатывали. В начале этого бума в странах третьего мира даже сняли и переработали бесполезный, по мнению компаний, плодородный слой земли. Химическая промышленность дошла до того, что из одного кофейного зерна и тонны