Читать интересную книгу Волк - Геннадий Якушин

— Вполне, — отвечаю я. — Естественно, мне еще нужны и карты, желательно новая колода.

— Карты? — задумывается хозяин. — Их, пожалуй, я у себя не найду. Если только послать купить?

— Не надо никого никуда посылать. У непутевого доцента карты есть! — выныривает откуда-то Ундол. — Я, плюс ко всем моим недостаткам, еще и картежник, — громко говорит он, подавая мне колоду, а затем шепчет: — Продержись еще минут двадцать.

— Теперь мне нужны лист бумаги, карандаш и линейка, — обращаюсь я к хозяину квартиры.

— Это можно, — отвечает Уманский.

Через пару минут я черчу на бумаге квадраты и рассказываю о том, что система, по которой я буду сейчас работать, приписывается знаменитой французской гадалке Ленорман.

— Карты здесь охватывают большой спектр интересов и проблем, общим числом тридцать шесть. Перед вами, — показываю я присутствующим начерченную мной таблицу, — матрица на тридцать две карты с добавлением четырех двоек. Гадаем на Хасмамедова.

Я тасую колоду, снимаю и раскладываю карты по квадратам.

— Как видите, выходят трефы. Перспективы у него неплохие, но потребуется помощь друзей, — объясняю я получившийся результат.

— А у Гали как? — интересуется журналистка.

Я повторяю операцию.

— Не очень хорошо у нее, — с сожалением подвожу я итог. — Пики. Ее желания не исполняются из-за создаваемых извне препятствий и вследствие нечестных действий против нее.

— Удивительно, но это факт, молодой человек. Я не понимаю почему, но вы правы. Галину подсиживают. Я работаю в журнале «Вожатый». Я это точно знаю. Точно! — горячится седовласый мужчина. Заметно, что он хватил уже приличную дозу спиртного.

— Виолет, — обращается ко мне чопорная дама, — а что делать, чтобы и у Толика и у Гали все было хорошо?

Я опять раскладываю карты:

— Трефы. Удача им будет сопутствовать только тогда, когда они будут иметь дело с надежными людьми и будут готовы следовать разумным советам.

Привлекая всеобщее внимание выброшенными перед собой руками, ко мне направляется Ундол. Он обнимает меня и незаметно кладет в карман пиджака свернутый вчетверо лист бумаги, а затем наставительным тоном молвит:

— Юный друг! Прежде чем мы с вами расстанемся, я вам скажу главное. Ваш дебют удачен. И совершенно не важно, как вы пели или гадали. Важно то, что никто из присутствовавших здесь вас не забудет. Вы покорили нас своей непосредственностью. Аплодисменты нашему Виолету! — И гостиная действительно взрывается дружными аплодисментами. А Ундол в эту секунду шепчет мне прямо в ухо: — Я тебе положил схему расположения наиболее ценных вещей. У подъезда тебя должен ждать Кабан. Отдай ее ему. И мой тебе совет — вали отсюда. Я тоже сразу же линяю. Мы свое дело сделали. — Ундол поднимает руку, требуя внимания: — А теперь, юный друг, вам пора домой. Плохо, когда родители волнуются. — И выводит меня из квартиры.

Среди нас никто, кроме Ундола, не мог бы определить ни ценности картин, ни ценности антиквариата, ковров, мебели и прочих вещей Уманского.

Получив от меня записку, Кабан командует:

— Поболтайся здесь, приглядись — не пасут ли нас. Потом возвращайся и жди. Понадобишься.

Я иду по темным улочкам, блаженно освобождаясь от напряжения. Я вдыхаю запахи весны и рассекаю грудью упругий ветерок. Выхожу на Арбат и долго иду по нему, а потом вдруг неожиданно для себя вновь оказываюсь в темном переулке. И здесь на меня почему-то наваливается ужас ночи, пронизывая сердце тревогой и страхом. Я бросаюсь бежать и через какое-то время опять оказываюсь у квартиры Уманского.

Я машинально толкаю дверь, она открывается, и я вижу в предрассветной синеве полный разгром. На полу валяется портрет какой-то дамы. Остро и рельефно его рассекают косые стрелы треснутого стекла. Они будто впиваются в лицо этой дамы. Дальше я вижу трупы, которые лежат в разных позах. Я делаю шаг, второй, третий и обнаруживаю на диване Ундола. Его трясет мелкая дрожь. Из-под руки, которой он держится за живот, сочится кровь.

— Иди ко мне, Волк, не бойся, — зовет он меня чуть слышно. Я подхожу. — Наклонись. Я должен тебе сказать… Меня убил Иван. Он был с Кабаном. Тобой интересовались. Два раза Кабан выходил на улицу, все искал тебя. Вначале они всех гостей и хозяев связали. Меня не отпустили, заставили грузить картины, ценную мебель и другие вещи в пригнанный ими фургон. А потом стали душить связанных струнами. Я был против, и Иван ударил меня ножом. А Кабан говорит: «Волка тоже уберем. Свидетель».

Тело Ундола перестает дрожать…

Непостижимость случившегося или, может, неверное представление о моей собственной роли в этом деле погружают меня в какое-то нервозное состояние. Я безостановочно провожу дрожащей рукой по волосам, будто причесываю их, и все время повторяю:

— Ничего, ничего. Я здесь ни при чем. Я здесь ни при чем…

Отсидевшись дома и несколько успокоившись, через пару дней я выхожу на улицу. Пройдя мимо гастронома, подхожу к кинотеатру «Призыв» и останавливаюсь, наблюдая за бесшабашными воробьями, которые хорохорятся под весенним солнышком.

Внезапно передо мной вырастают пятеро моих бывших корешей. Игра закончена. Кабан идет на меня твердой походкой. На его ледяном лице щелочками остро и злобно поблескивают раскосые татарские глаза. Он вряд ли собирается шутить.

— Что бегаешь, ссучился, гад? — произносит Кабан угрожающе.

Мой резкий удар ногой в пах сгибает его пополам. Остальные на какой-то миг теряются. Я перебегаю Можайское шоссе и оказываюсь на кладбище.

На счету каждая секунда. Прячась за памятниками и склепами, пробираюсь к Москве-реке. Я хорошо знаю это кладбище. Мои кореша — не хуже. Но у них есть преимущество. Они могут опередить меня, пройдя к берегу подземным ходом. Быстрый взгляд налево, направо, бросок — и я лечу с обрыва к реке. Тут я натыкаюсь на Кроху. Меня обошли. Его финка у моего горла. Из-за дерева появляется Кожан.

— Мы тебя ждали, Волк, — обнажает он в улыбке гнилые зубы. — Иван с тобой хочет говорить.

По железнодорожному пути, проложенному по берегу реки, идут прямо на меня стройный светловолосый мужчина средних лет и четверо молодых крепких парней. Мужчина проходит мимо Крохи и, не поворачивая головы в его сторону, бросает:

— Оставь Волка! — А затем с ласковой улыбкой обращается ко мне: — Гена, родной, давно тебя не видел. Все хотел зайти, да недосуг. Дела все, дела… Боже, как время летит! Смотрю на тебя и глазам не верю, какой из возгоря жердяй вымахал! Не хворает ли твоя мать? — с шутовской заботливостью спрашивает он. — Такая женщина! М-м-м… Кто бы видел. В ледоход вплавь за бревнами!.. Вспомнил меня? По глазам вижу, вспомнил. Да, это я, твой крестный Иван Борисович Кречетов. Это я тебе кликуху Волк дал. И после этого, как крестный, я тебя и всю вашу семью из виду не выпускал.

Да, я его вспомнил. Я все вспомнил!

В войну котельная нашего дома не работала. Ее оборудование вышло из строя и восстановлению не подлежало. После войны дом планировали подключить к центральному отоплению. А пока его жильцы дрова для буржуек добывали где можно и где нельзя, в крайнем случае покупали на рынке. Но основной запас дров делался в период ледохода на Москве-реке.

Весна 1947 года. По реке вместе со льдом течение несет целые плоты. Кто имеет багры да лодки, подтягивает к берегу бревна десятками. А я вместе с мамой за все утро вылавливаю только три. Маму такое положение дел не устраивает. Раздевшись, она входит в ледяную воду. Знакомые и незнакомые люди, видя это, просят ее выйти на берег, кричат, ругаются. Ничего на нее не действует.

Мама вытаскивает на берег очередное бревно и, задыхаясь от напряжения, говорит:

— Сынок, ты здесь сиди и охраняй, а я буду поднимать лесины наверх.

Отдышавшись и одевшись, она взваливает бревно на плечо и, все больше и больше пригибаясь к земле, карабкается в гору. Этого я выдержать не могу. Мне почти девять лет, и я уже кое-что соображаю. Берег крутой, высота не меньше пяти метров. Зимой я с этой крутизны на лыжах лечу — дух захватывает. Я тоже хватаюсь за бревно, но поднимаю только один его конец, и то лишь до колен. От бессильной злобы я аж рычу.

— В тебе, возгорь, волк сидит! — обращается ко мне мужчина в ватнике, накинутом на солдатскую гимнастерку, и черных брюках, заправленных в сапоги. — Мать, что ли, бревно тащит?

— Мать! — отвечаю я.

— А как звать? — спрашивает незнакомец.

— Кого? — переспрашиваю я.

— И тебя, и мать, — уточняет он.

— Меня Генка, мать Александра Ивановна, а зачем вам? — любопытствую я.

— Познакомиться хочу, — смеется мужчина. — А отца звать Василий Максимович, так?

— Так, — машинально отвечаю я.

— А чего мать одна ворочает? Не женское это дело. Где отец-то? — вновь интересуется незнакомец.

— В командировке он, — отвечаю я и краснею от стыда за свою болтливость. Сколько раз папа предупреждал меня ни с кем не говорить о нем и про него. А я трепло!