Читать интересную книгу Подозрительные обстоятельства - Патрик Квентин

Монике следовало бы знать, что даже любовнице не положено влезать в чужую душу, когда ее не просят. Моника слишком любила удовольствия, чтобы разбираться в подобных вещах, и в этот вечер мы несколько отдалились друг от друга. Но французские девушки не умеют подолгу дуться. Кроме того, я совсем забыл, что Моника живет у одной из тех старых мегер, которые постоянно звенят ключами, угрожая запереть дверь, и мне не оставалось ничего другого, как отвезти ее домой.

Было уже поздно, когда я вернулся к себе, и едва лег в постель, — тут же уснул, не успев даже подумать о матери.

Утром пришла Моника, чтобы приготовить мне завтрак. Еще одно удивительное ее качество! Ну можно ли представить себе даже самых лучших рыжеволосых девушек Калифорнии, которые по утрам являлись бы к возлюбленным, чтобы приготовить кофе и яичницу?

Пока я принимал душ, в дверь постучали. Я услышал, как Моника открыла кому-то. Потом вошла в ванную и протянула мне телеграмму.

Я вскрыл ее и прочитал: «Немедленно возвращайся домой. Мама».

Я уставился на телеграмму, затем перевел взгляд на Монику. Во мне клокотала целая буря чувств, но преобладал гнев. Оставить Монику? Теперь, когда жизнь только началась?! Я выскочил из ванной, натянул халат и устремился по лестнице за почтальоном.

Взяв у него чистый бланк и торопливо написав: «Возвращение абсолютно невозможно. Роман решающей стадии. Ники», я вернулся к Монике.

— Не беспокойся, я заставлю ее отказаться от этой мысли.

Мы обнялись. Но праздничное настроение исчезло. Я чувствовал: надвигается что-то трагическое. Мы забыли о кофе.

А еще через несколько часов стук в дверь возвестил о новой телеграмме.

«Ужасно жаль дорогой. Объяснять слишком сложно. Настаиваю немедленном возвращении. Любящая мама».

Я пробормотал «ничего не поделаешь» и заказал билет на вечерний самолет. В мрачном зале ожидания я заключил Монику в жаркие объятия.

— о, Моника, я вернусь, клянусь тебе. Я постараюсь как-нибудь выкрутиться…

Потом появился автобус. Весь путь до Орли я думал о Монике. Но когда самолет пересек половину Атлантики, лицо Моники стерлось у меня из памяти и его место заняло лицо матери. «Она не стала бы зря посылать телеграмму, — подумал я. — В чем дело: Норма и ее смерть?»

Неожиданно все мои заботы показались ничтожно мелкими. Мать попала в беду. Она нуждается во мне.

Глава 2

В аэропорту Лос-Анджелеса меня никто не встретил — ни мать, ни Пэм, ни даже Джино, на которого, помимо всего прочего, были возложены обязанности шофера. Я подождал немного, а потом взял такси и отправился в Беверли-Хиллс, где мы снимали особняк в итальянском стиле. Его сдал матери один писатель-продюсер. Сам хозяин сейчас находился в Бирме и был занят описанием жизни не то Неру, не то Будды, не то Марко Поло. Многие годы мать собиралась купить собственный дом, но так этого и не сделала — ближайшие друзья всюду предоставляли ей плаццо и виллы, особняки и огромные дома, а она не решалась отказать из боязни обидеть.

В такси я развернул газету, купленную в аэропорту, но не нашел там ничего особенного, кроме объявления, что похороны Нормы состоятся в пять часов. Да еще Летти Лерой спрашивала: «Не разразится ли скандал?», что могло иметь отношение к кому угодно.

Подъехав к дому, я обнаружил, что у меня нет денег расплатиться с таксистом — забыл разменять чеки в аэропорту. Я велел шоферу подождать и бросился в дом.

В мраморном холле, со всей обстановкой, похоже, вывезенном из Европы, у статуи голого бородастого мужчины возле бассейна с золотыми рыбками сидела незнакомая мне девушка. Она разговоривала по телефону.

— Нет. Мне очень жаль, но миссис Руд сейчас не может подойти… Да, да, конечно, она придет. Норма Дилэйни была ее лучшей подругой. Да, да, конечно, она убита горем.

Я подошел ближе. Девица была молода и хороша собой: зеленоглазая, с роскошными рыжими волосами, рассыпанными по плечам, как у Кэрол Ломбер, которой она, несомненно, подражала. Я воспринял все эти детали беспристрастным взглядом — разве теперь до рыжих калифорниек?

— Ссудите меня, пожалуйста, пятью долларами, — сказал я, когда она положила трубку.

Девица внимательно посмотрела на меня холодными зелеными глазами.

— Вы, должно быть, шутите?

— Внизу ждет такси.

— А почему бы вам не попросить больше? Чтобы уж сразу обеспечить себе и ужин…

И тут я понял, что она мне не нравится. Нет ничего хуже девушек, возомнивших себя умными и самостоятельными.

— Может, бросим состязаться в остроумии? Я — сын Анны Руд.

— О, — сказала она, — в таком случае вы получите деньги.

И протянула мне пятидолларовую бумажку, которую достала из своей записной книжки.

Снова зазвонил телефон. Я заплатил таксисту и вернулся с чемоданом в холл. Девушка бросала в бассейн золотым рыбкам корм из металлической коробки. Она подняла голову и явно скептически осмотрела меня с головы до ног. Но, спасибо Монике, взгляды таких красоток меня более не волновали.

— Так вы и есть тот божественный сын, который пишет божественный роман в Париже?

Я пропустил ее вопрос мимо ушей.

— Где все?

— Если под всеми вы подразумеваете свою мать, то она наверху. — Девица мило улыбнулась. — А поскольку вы явно изнываете от любопытства, вам будет интересно узнать, что я — новое приобретение. Прелесть Шмидт, секретарь секретаря, подруга золотых рыбок.

— Прелесть?!

— В год моего рождения в низших кругах общества Сан-Бернардино имя Прелесть было самым распространенным. Хотите что-нибудь заметить по этому поводу?

Когда я уезжал, здесь работала девушка, помогавшая Пэм. Ее звали Бернис. У нее был хронический насморк и больной отец.

— Что случилось с Бернис? — спросил я.

— Ее уволили два месяца назад. А я — новая метла.

Зазвонил телефон. Она взяла трубку.

— Доброе утро. Резиденция миссис Руд. Нет, боюсь, это невозможно… Никаких комментариев… Нет. — Она бросила трубку и повернулась ко мне. — Я обожаю этот дом. Всю жизнь мечтала отвечать по телефону «Никаких комментариев».

Было ясно, что звонившие интересуются самочувствием матери. Я и сам волновался, но мне не хотелось обнаруживать беспокойство перед одной из тех современных девиц, которых хлебом не корми, только дай сунуть нос в чужие дела. И уж, конечно, не перед этой «метлой».

В противоположном конце холла был еще один бассейн, и Прелесть Шмидт перешла к нему, перетащив с собой телефон.

— Мои ноги, — пробормотала она. — Эти рыбы загонят меня в гроб.

«Ничего-ничего, голубушка», — злорадно подумал я и, подхватив чемодан, побежал наверх.

Мы так часто меняли дома, что я мог бы заблудиться в любом из них. Комнату матери я нашел только потому, что дверь была полуоткрыта, и я заметил розовую стену. В какой бы дом мы не въезжали и сколь бы непродолжительным было там наше пребывание, мать прежде всего отделывала свою комнату в розовый цвет. С безрассудной опрометчивостью, которая была всем известна, она тратила тысячи долларов на благоустройство домов своих друзей, и мне иногда казалось, что это — одна из причин, почему они так охотно предлагали ей свои жилища.

Я на мгновение остановился перед дверью, испытывая те же чувства, что всегда, когда долго не видел мать: смесь волнения и беспокойства, как будто мне было девять лет и я что-то натворил.

Мать лежала в постели. По крайней мере, называлось это «постель». Однако практически она была размером с площадку для бадминтона, вся заваленная газетами, письмами, записными книжками, телефонными аппаратами и корзинами с цветами; тут же стоял поднос с завтраком. И посреди океана предметов восседала маленькая, но господствующая над всей этой вакханалией женщина — моя мать. Она была полностью одета: черные брюки, розовая блузка и очки в алой оправе. В руках у нее был какой-то сценарий. Она вопросительно взглянула на дверь, как делала всегда, когда слышала посторонний шум, но тут же сбросила очки и улыбнулась.

— Ники, дорогой!

Мать протянула ко мне руки, но кровать, разделявшая нас, была столь велика, что, даже прыгнув к ней, я не сумел дотянуться до ее руки. Мы поползли по постели навстречу друг другу и наконец сумели обняться.

— Мой дорогой бедняжка! «Возвращение невозможно, роман завершающей стадии»… Ну и как он? Надо полагать, божественная девушка, а?

И хотя я достаточно изучил мать, ее слова резанули слух. Не хотелось, чтобы с ее тренированных уст сорвалось имя Моники. Вместо ответа я перешел в контратаку:

— Почему ты ничего не объяснила мне? Что случилось?

— Но, Ники! — Мать широко раскрыла глаза и ноздри ее дрогнули. — Во Франции знают о бедной Норме. Сегодня ее похороны.

Я посмотрел на нее, пытаясь угадать ее мысли. Неужели я вырвался из объятий Моники только для того, чтобы участвовать в похоронах Нормы? «Анни Руд с сыном на могиле старой подруги».