После, все ответы — после…
Ночь близилась к концу, «Ролекс» показывал пятнадцать минут пятого. Если сейчас лето — скоро начнет светать. Если зима… да нет же, какая зима? Он отодвинул занавеску и прижался лицом к окну, за которым уносилась назад темнота. Стекло было прохладным, но от него вовсе не несло зимней стужей. Конечно, лето. Он и одет по-летнему. Может быть, он едет в отпуск? Тогда он где-то работает, служит… где? Какова его специальность? Чем он вообще занимается в этой жизни? В этой жизни…
Он снова замер на несколько минут и тщательно обдумал возникшую в уме формулировку. Эта жизнь… а что, есть и другая? Ну… почему бы и нет? Идея другой жизни не может быть признана изначально дефектной. Все зависит от исходной точки рассуждений. Если мы принимаем сознание за нематериальное явление, то материальных, телесных жизней может быть сколько угодно, поскольку после распада одной вещественной формации невещественный поток ума может преспокойно создать для себя новый физический носитель. Ладно, об этом тоже лучше подумать в более отчетливые времена. И при более отчетливом освещении, решил он и тихонько рассмеялся. А то и мысли не разглядеть…
За окном купе вроде бы и начало понемногу светлеть, однако лес, подступивший вплотную к полотну железной дороги (а может быть, никакой это был не лес, а самая обычная лесозащитная полоса), не давал слабому рассеянному свету добраться до поезда. Но он не исключал и того, что поезд просто несется слишком быстро, и неуверенный утренний свет отстает от него…
Он поплотнее прижался к стеклу и посмотрел вверх, стараясь разглядеть небо, и почему-то сомневаясь, что увидит его. Но небо, само собой, было на месте, хотя и выглядело пока что неказисто — темно-серое сплошное ничто, и лишь справа, впереди, в этой густой серости начинало проявляться желтоватое и розоватое начало. Начало дня?
Он снова посмотрел на часы. Время тянулось медленно и вязко, в унисон его мыслям. И все же часовая стрелка постепенно подбиралась к пяти. В поездах люди спят много… он это знает, хотя и не помнит. Но уверен: ни в пять, ни в шесть никто в вагоне еще не проснется. Даже проводница. Впрочем, если поезд скоро подойдет к большой станции, проводница, конечно, должна встать и заняться своими многочисленными служебными делами. Но его не это интересует. Ему хочется, чтобы проснулся его попутчик (или попутчица?), и он смог бы, не боясь разбудить его, заглянуть под полку и проверить, есть ли у него какие-то вещи. Неужели он сел в поезд вот так, в старых тренировочных штанах и дешевой футболке? Но ведь рано или поздно ему придется выйти из вагона… он очутится в незнакомом городе… есть ли у него с собой хотя бы деньги?…
А если город окажется знакомым? А если кто-то придет его встречать? Узнает ли он этих людей? И узнают ли его они — небритого и…
Тут его осенило, и он оглянулся, чтобы посмотреть на маленькую сетчатую полочку над своим местом. О! Там, кроме казенного полотенца, лежала еще и небольшая прямоугольная сумка с ручкой-петлей. Типичная мужская сумка, такую носят, надев ремешок на запястье. Он протянул руку и осторожно вынул сумку из сетки — так осторожно, словно ожидал немедленного взрыва. Но, само собой, никакого взрыва не последовало. Он положил сумку на колени и помедлил, почему-то боясь открыть ее. Потом все же потянул за колечко «молнии».
Но содержимое сумки разочаровало его. Внутри лежали самые простые предметы — маленькая электрическая бритва, зубная щетка в щеголеватом золотистом футляре, большой тюбик пасты «Блендамед», начатая пачка жевательной резинки «Дирол», два пакета гигиенических салфеток, пакет бумажных носовых платков, дорожная мыльница с новеньким куском мыла «Сорти»… Он тщательно исследовал два внутренние кармашка, но нашел в них только английскую булавку и кусочек скорлупы грецкого ореха. И ничего больше.
Как же так, подумал он, почему же больше ничего нет? Неужели я сорвался с места (где бы это место ни находилось) без денег, без смены одежды и белья… выходит, у меня чрезвычайно тяжелая амнезия (но я помню этот медицинский термин…)? Но почему? Почему я потерял память и еду неведомо куда? Может быть, я попал в аварию? Но тогда я как-то ощущал бы на себе след удара, например… ну, шишка на голове, или синяк где-то на теле… а может, все это есть?
Он принялся внимательно исследовать свое тело, ища возможный след травмы, в результате которой он забыл все на свете. Так… стрижка у него короткая, и если бы на голове была шишка, он не потерял бы ее в волосах… но шишки нет. Шея… вроде тоже в порядке. Он повертел головой, прислушиваясь к ощущениям. Нет, ничего. Плечи… руки… грудная клетка… Ни сломанных или треснувших ребер, ни даже просто следов сильного ушиба он не обнаружил. Подумал и о том, как уверенно и быстро двигаются его пальцы — вроде бы выполняют хорошо знакомую, привычную работу… а может быть, он врач? Травматолог? Нет, тут же решил он, врач — это не я.
Тело оказалось в полном порядке. Он несколько раз повернул торс вправо-влево, но никаких неприятных ощущений в позвоночнике не возникло. Значит, травмы не было. Амнезия возникла по какой-то другой причине.
С полки напротив него донесся протяжный тихий вздох, маленькое спящее существо заворочалось, тихонько постанывая, — попутчик явно просыпался. Решив пока что не навязываться на контакт, он мгновенно улегся и натянул на себя одеяло. Однако, укрывшись с головой и прикинувшись крепко спящим, он оставил среди колючих шерстяных складок щелочку для глаз и из-под столика следил за тем, что происходило в купе, освещенном пока что лишь горящим над его головой маленьким ночником.
Происходило, к сожалению, нечто совершенно ординарное. Из путаницы смятой простыни и скомканного одеяла выбралась тоненькая фигурка… ага, девушка… точнее, девчонка, лет пятнадцати, наверное… Она спала в какой-то невообразимой белой хламиде, огромной и широкой, похожей на арабский бурнус. Девчонка долго разбиралась со своей ночной одежкой, не в силах сделать ни шага, — бурнус основательно спеленал ее ноги. Наконец привела себя в состояние готовности к ходьбе, встряхнула головой и бросилась к двери. Волосы девчонки, черные, длинные и густые, перепутались не хуже бурнуса, но ими попутчица заниматься не стала. Ей явно нужно было в туалет, и как можно скорее.
Как только дверь купе скользнула на место, закрывшись за девчонкой, он вскочил и поспешно, рывком поднял свою полку. Он предполагал, что увидит какую-то сумку, и что тут же вытащит ее и переложит на верхнюю полку… а когда попутчица снова уснет, займется дальнейшим выяснением обстоятельств собственного существования. Но то, что он увидел, огорошило его. В багажном отделении стоял гигантский кожаный чемоданище, дорогой и мощный, с колесами, опутанный ремнями… такой не водрузишь на верхнюю полку, это сразу бросится в глаза. Когда изумление поутихло, он присмотрелся, и в темном углу багажного ящика заметил еще один предмет. И это была именно не слишком большая спортивная сумка. А может быть, это и не мой чемоданчик, подумал вдруг он, протягивая руку к сумке. Может быть, это девчонка свое барахло тут припрятала? У такой запросто может быть и пара чемоданов. Если она одевается в такие же бурнусы не только ночью, а и днем тоже. Для подобной одежды нужно очень много места…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});