Это признанiе автора весьма характерно: онъ не потому началъ писать романъ, что у него накопились матерiалы, но потому началъ собирать матерiалы, что ему вздумалось написать романъ. И вотъ онъ началъ изучать петербуржскую жизнь и ея типы «съ тѣхъ сторонъ, которыя оказывались пригодными, подходящими для его идеи». Какова собственно эта «его идея» авторъ, вѣроятно по скромности, не упоминаетъ, но надо подозрѣвать это идея – «написать романъ». Извѣстно всякому, что изученiе жизни только тогда удается, когда оно производится свободно, безъ всякой предвзятой мысли; что смыслъ жизни долженъ быть выведенъ изъ нея самой, и т. д. Но эти «идеи», какъ оказывается, были неизвѣстны г. Крестовскому. И мы вовсе не удивляемся, что «черезъ нѣсколько лѣтъ úсподвольныхъ наблюденiй», г. авторъ увидѣлъ ясно то, «что трущобы кроются не исключительно около Сѣнной, что онѣ весьма многообразны, и поэтому далъ своему роману его настоящее названiе». Въ самомъ дѣлѣ, какое великое открытiе! Оно равноцѣнно извѣстнымъ выраженiямъ «вездѣ есть добрые и злые люди», или «и черезъ золото льются слезы», и т. п.
Да не подумаетъ читатель, что мы съ какой-нибудь задней мыслью останавливаемся такъ долго на послѣсловiи къ первой части романа г. Крестовскаго. Все это совершенно необходимо, чтобы по достоинству оцѣнить новое произведенiе болотной музы; если-бы мы слегка отнеслись къ нему, то насъ навѣрно-бы укорили въ легкомыслiи, пристрастiи и, чего добраго, даже въ зависти.
«Считаю долгомъ предварить:» – повѣствуетъ далѣе авторъ – «романъ этотъ отнюдь не обличенiе, или памфлетъ на личности; нить разсказа и большая часть событiй и эпизодовъ суть дѣло вымысла. Тѣ матерiалы, которые давала мнѣ жизнь, то есть все что я видѣлъ и слышалъ, послужили для меня только матерiалами (а чѣмъ-же еще матерiалы могутъ быть?); совокупность отдѣльныхъ явленiй и фактовъ – жизненныхъ, юридическихъ и иныхъ – дала мнѣ возможность сдѣлать нѣсколько типовъ. Я заботился только о томъ, чтобы въ этихъ картинахъ и типахъ была общая вѣрность нашей жизни. На сколько-же успѣю (очевидно романъ еще не конченъ) я сладить съ такою задачею – будетъ судить читающая масса и критика, если только она соблагоизволитъ отнестись къ моему роману критически, и т. д.
(От. Зап. Х, 64, стр. 854 и 855).»
И такъ г. Крестовскiй поставилъ себѣ задачею изобразить во всей ужасающей наготѣ порокъ, бѣдность и прочiя несовершенства петербуржской жизни и для этого вымыслилъ большую часть событiй. Онъ опасался, чтобъ его романъ не былъ памфлетомъ, или вѣрнѣе сплетней. Посмотримъ, нѣтъ-ли въ немъ сплетней. Матерiалы послужили для него только матерiалами. Посмотримъ, какое зданiе онъ построилъ и что за матерiалы собралъ. Совокупность отдѣльныхъ явленiй и фактовъ дала ему возможность сдѣлать, какъ онъ выражается, нѣсколько типовъ. Сдѣлать очевидно по скромности употреблено вмѣсто создать; скромность странная у господина, который завѣряетъ, что въ его произведенiи есть типы. А что если при провѣркѣ ихъ не окажется?
Кромѣ этихъ обѣщанiй и хвастливыхъ завѣренiй, выписанное нами мѣсто замѣчательно какъ обращикъ того, какъ наши такъ-называвемые реалисты понимаютъ художественное дѣло. Первое – они совершенно отрицаютъ или по крайней мѣрѣ отодвигаютъ на самый заднiй планъ внутреннюю художественную силу. У нихъ главнымъ являются не художественныя силы, не владѣнiе ими, – а собранные матерiалы. Какъ-бы чувствуя свое артистическое безсилiе, они упираютъ на то, что они наблюдали, изучали, раскапывали. Не въ наблюдаемомъ, а въ наблюдателѣ сила. По неволѣ вспомнишь восклицанiе Карляйля: «для Ньютона и ньютоновой собаки Даймонда – какiя двѣ различныя вселенныя! а между тѣмъ на сѣтчатой оболочкѣ ихъ глазъ онѣ отражались совершенно одинаково, тожественно!» «Помилуйте, я видѣлъ это своими собственными глазами! я самъ это слышалъ!» – вотъ аргументы новѣйшаго реализма. Они забываютъ, что смотрѣть и видѣть, слушать и слышать – двѣ вещи разныя. Для васъ это простой обломокъ кости, такого-то вида, такой-то длины и толщины, а для Кювье эта кость – ключъ къ цѣлымъ исчезнувшимъ мѣрамъ. Для васъ она имѣетъ извѣстное протяженiе и извѣстный вѣсь, и больше ничего, а для великаго натуралиста она имѣетъ еще извѣстный смыслъ. Этого-то внутренняго пониманiя, этого проникновенiя въ смыслъ и не достаетъ нашимъ реалистамъ (художникамъ и философствующимъ – безъ различiя). Художникъ калькируетъ природу и удивляется, какъ смѣютъ находить, что его изображенiе непохоже. Онъ замѣтилъ всѣ мелочи: какiе у человѣка глаза, и что онъ ходитъ слегка, почти незамѣтно, прихрамывая на лѣвую ногу и даже крошечный шрамъ на два съ половиной пальца выше праваго глаза, и даже то, что третья снизу пуговица на сюртукѣ немного криво пришита, – и думаетъ, что этихъ мелочей достаточно, что онъ нарисовалъ человѣка съ такимъ совершенствомъ, какого не знали старинные художники. И находятся поклонники такого безобразiя, увѣряющiе, что они видятъ не пародiю, а живого человѣка. Живой человѣкъ, у котораго не достаетъ бездѣлицы – «духа жива». Въ сущности такiя изображенiя представляютъ большiя безпорядочныя кучи, гдѣ напичкано великое множество всякихъ ненужныхъ мелочей и подробностей; и въ этой кучѣ копошится до устали художникъ-муравей, перебирая и переставляя свое достоянiе; ужь онъ и такъ, и сякъ хлопочетъ, – а куча тѣмъ не менѣе остается все-таки одной безобразной кучей. Нѣтъ ничего мудренаго, что такой художникъ эту кучу считаетъ самымъ главнымъ; онъ со всѣми своими наблюденiями и изученiями совершенно поглощается ею. И выходитъ, что не онъ владѣетъ матерiаломъ, а матерiалъ имъ владѣетъ. Нѣкоторые, кажется, до того умилились передъ этимъ псевдореалистическимъ направленiемъ, что стали представлять публикѣ сырой матерiалъ. И диви это дѣлали-бы люди бездарные, – а то такiя сильныя дарованiя, какъ г. Писемскiй, какъ-бы умышленно унижаютъ себя до званiя собирателей анекдотовъ и печатаютъ «Русскихъ Лгуновъ»!
Всякiй истинный художникъ прежде всего стремится выразить самого себя, святую святыхъ своей души. Если внутри человѣка нѣтъ ничего, чтó-бы онъ могъ сказать другимъ людямъ, если въ немъ не сосредоточены силы, а напротивъ онъ самъ свое достоинство полагаетъ въ томъ, что въ состоянiи замѣтить мелочи, и однѣ только мелочи, и чѣмъ больше, тѣмъ лучше, – то лучше такому человѣку оставить въ покоѣ искусство. Матерiалъ такъ ничтоженъ передъ тѣмъ, что поэтъ создаетъ изъ него. Сравните трагедiю о Гамлетѣ съ разсказомъ Саксона Грамматика! Шекспиръ видѣлъ въ немъ то, что скрыто отъ другихъ, – но то, что онъ видѣлъ, теперь ясно и открыто и понятно для всѣхъ, потому что въ поэтѣ была сосредоточена эта великая сила прозрѣвать въглубь, видѣть сокровенный смыслъ, – сила, которой въ извѣстной степени одарены всѣ люди. Оттого-то и дорогъ людямъ этотъ великiй провидецъ. Не долженъ-ли всякiй художникъ, какъ-бы малы ни были сравнительно его силы, стремиться къ этому? Не долженъ-ли онъ, способный нарисовать только жанръ, извѣстнаго (и сравнительно ограниченнаго) рода картину, руководиться тѣмъ-же стремленiемъ?
Конец ознакомительного фрагмента.