я приму… – Фрол выбулькал в рот полфляжки, занюхал рукавом. Прислушался к себе, оценил: – Хорошо. Когда долго не пьешь, сразу вставляет!.. Значит, знал его?
– Знал.
– Хорошо знал?
– Хорошо даже себя не знает никто.
– Тогда зацени, – с широким жестом предложил Фрол, не обратив внимание на неопределенность ответа. – Моя работа.
– Это я уже понял, – усмехнулся незнакомец и послушно посмотрел на надгробие.
– Ну, как? – поинтересовался Фрол. Не то чтобы его очень уж волновало мнение этого мужика, но был хороший повод поговорить о недавно законченной работе. Сам он не сомневался, что изваял шедевр, но уверенность была еще не очень твердая, податливая, как сырая глина. Поэтому Фрол бьл открыт для чужих оценок. Лучше для восхищенных, но можно и просто для одобрительных. А кому не нравится, шли бы вы со своим мнением в жопу, много вы понимаете.
– Похож, – помедлив, сказал незнакомец.
– Да что вы, как сговорились! – разозлился Фрол. – Похож, не похож! Разве в этом дело?
– А в чем?
– Ни хера ты не понимаешь в искусстве! Образ – вот в чем! Есть образ – искусство. Нет – трэш. Мусор, если тебе так понятней.
– Пожалуй, есть, – согласился незнакомец. – Таким он был в первую половину жизни.
– Каким?
– Да вот таким, – кивнул незнакомец на памятник. – Ничего не боялся.
– А во вторую?
– Уже не таким.
Фрол опорожнил фляжку и сунул ее в карман. Потом выбросит. Не в его правилах было свинячить на кладбище.
– И то верно, – подумав, сказал он. – Я все больше работал по его фоткам в молодости. Вдова дала. Странная дамочка.
– Почему странная?
– Да как? Вроде переживала, а на открытие памятника не пришла. Сигареткой не угостишь? Вообще-то я не курю, только иногда, когда выпью.
Корявыми, с каменными мозолями пальцами деликатно взял сигарету из иностранной пачки, прикурил от зажигалки незнакомца. Одобрил:
– Крепкие… Слушай, мужик, я мог тебя где-то видеть?
– Нет. Я даже не москвич, здесь проездом.
– Откуда?
– Издалека, с северов.
– А почему мне твой фейс кажется таким знакомым?
– Понятия не имею. Дежавю – ложная память. Мне пора. Приятно было познакомиться.
– Да посиди, – попросил Фрол. – Хоть поговорить с человеком. Это ты хорошо сказал: первая половина жизни, вторая половина жизни. Я когда выбиваю черточку… ну, эту вот: год рождения – год смерти, меня иногда поманивает выбить еще одну: год рождения, год смерти и еще черточка. Третья половина жизни. Как бы человек её прожил? Что бы делал?
– Интересный вопрос. Отдал бы долги, которые не успел отдать. Получил бы долги, которые не успел получить. Заставил бы оплатить все счета. К третьей половине жизни много чего накапливается. – Незнакомец надвинул на глаза кепку и встал. – Пойду, дела. Будь здоров, мастер. Удачи тебе.
– И тебе.
– Спасибо. Удача мне бы не помешала.
Фрол поглядел ему вслед, ополовинил вторую фляжку и осмотрел надгробие как бы посторонним взглядом. Будто не он извлекал из бесформенного мрамора образ этого человека, а кто-то другой. С удовольствием отметил: добротная работа, без дураков. И вдруг замер. Да вот где он видел этого мужика! Вот почему его фейс показался таким знакомым! Он же прожил с ним целых полгода!
Ну да, те же резковатые черты лица, то же выражение упорства, над которым он столько мудохался, чтобы передать его в камне. Лицо, правда, уже не молодое, жизнь хорошо по нему проехалась, подсушила, уложила резкие складки в углах рта. Но тот же взгляд, та же неукротимость. Так вот зачем он пришел на Ваганьково: посидеть у своей могилы!
«Ну и дела!» – ошарашенно подумал Фрол, в рассеянности прикончил фляжку и долго еще сидел у надгробия, размышляя о превратностях жизни.
На кладбище всегда хорошо думается о жизни.
Глава первая
У ГРЕХОВ ДЛИННЫЕ ТЕНИ
I
Со дня открытия памятника Гольцову прошло уже два меяца, а Олег Николаевич Михеев, генеральный директор ЗАО «Росинвест», всё никак не мог избавиться от тяжелого чувства, которое оставило у него это действо. Действо по сути своей формальное, ничего не означающее кроме того, что оно означало: в годовщину гибели Георгия на его могиле был открыт памятник. Вот и всё. Михееву не в чем было себя упрекнуть, он сделал всё, что от него зависело. Пробил в московской мэрии место на престижном Ваганьковском кладбище, а это было очень непросто, заплатил чертову уйму денег за надгробие. Надгробие получилось впечатляющее. Олег Николаевич замер, когда с мрамора соскользнула черная пленка. Словно бы Георгий на мгновение ожил. Впечатление было гораздо сильнее, чем на похоронах. Тогда был просто закрытый гроб в венках, свечи, золотые ризы настоятеля храма Воскресения Словущего. И было, чего греха таить, чувство облегчения. Со смертью Георгия будто исчезла радиация, невидимая, но опасная для всех, кто его окружал. Своей энергией и склонностью к риску он создавал вокруг себя атмосферу постоянной напряженности, будто стоишь рядом с трансформатором чудовищной мощности. В молодости это увлекает, а на пятом десятке хочется чего-то поспокойнее.
И вот трансформатор умолк, стало тихо.
Причину своего настроения Олег Николаевич попытался найти во внешних обстоятельствах. Не пришел никто из правительственных чиновников, многие из которых называли себя друзьями Георгия. И когда-то были друзьями. Михеев сам обзванивал всех и уверял, что никакой прессы не будет. Не рискнули. Ну, этого следовало ожидать, последние годы у Георгия была репутация человека, от которого лучше держаться подальше. Не пришла вдова. Тем самым дала понять, что не желает иметь с Михеевым ничего общего. И хорошо, что не пришла. В ее присутствии Олег Николаевич чувствовал бы себя напряженно. Слишком много между ними накопилось такого, о чем лучше не вспоминать. Так что и не в этом дело. А в чем?
По складу характера Михеев не был склонен к рефлексии. Если в твоем холдинге три десятка самых разных бизнесов от домостроительных комбинатов до банков и от нефтепереработки до патронного завода, тебе некогда копаться в душевных переживаниях. Олег Николаевич и в юности не особо расстраивался, когда его динамили знакомые девушки. Парень он был видный, спортивный, хотя никаким спортом не увлекался. Это сейчас набрал килограммов двадцать лишнего веса. Не красавец, но с внешностью добродушной, вызывающей доверие. С этой не вышло, выйдет с другой. Искренне не понимал, как можно из-за такой ерунды впадать в черную мерихлюндию и доставать друзей разговорами о том, что он жить без нее не может, к чему был склонен Георгий. Можешь. Еще и как можешь. Георгий злился: «Ты толстокожий, как бегемот!» В ответ слышал: «А ты псих». То, что Георгий