он, конечно же, не был. Но никогда не жаловался на годы неволи и лишений. Никуда не обращался в поисках защиты от несправедливости. Его реабилитацией занималась мама. Своего отца, да и мать тоже, она звала на «вы». Когда я стал интересоваться историей, мама объяснила мне страшную правду про «сестер» и про «серьги». Дед считал, что всякий народ достоин своей власти. То есть репрессии народ заслужил? Такая правда была потяжелее легенд про расстрел, червонцы на китайском шелке и про беременных комиссарш. Я не мог ее принять. Совсем недавно прочитал в интервью с Александром Сокуровым: «Уверенность, что какая-то политическая организация или конкретные люди виноваты в том, что происходило, и ответственны за тяжелые, необратимые последствия, очень распространена в России. И совсем не распространена мысль о том, что мы – та самая страна, где народ в большей степени отвечает за все, что творилось с нами на нашей же территории…»
Я не согласен с Сокуровым. Но мой дед сказал то же самое гораздо раньше всемирно известного режиссера. Полвека прошло. Впрочем, еще одна деталь. Существенная. Был такой пророк, Исайя, который персидского царя Кира назвал помазанником Божьим. Восьмой век до нашей эры. Исайя первым заявил, что всякий народ заслуживает ту власть, которая над ним. Другое высказывание пророка, не менее важное, взято эпиграфом к этому роману.
Что я помню еще? Дед сидел в белой рубашке, с отложным воротником апаш, в хромовых сапогах и полувоенных брюках-галифе. Он ласково называл их – гали. Улыбался. Перед ним на столе стоял лафитник. Водку он пил исключительно из хрустального графина. А в хрустальной же вазочке горкой лежала икра. Присыпанная сверху луком. У нас говорили: «Для хруста!» На Нижнем Амуре красной икры много. Как, скажем, ягоды морошки на Шантарских островах. Или как картошки под Воронежем.
Картошка и морошка – рифма здесь случайна.
Хотя, как оказалось, многое в жизни кем-то рифмуется. Узнать бы – кем?!
Дед-анархист, пророк Исайя и режиссер Сокуров. Чем вам не рифма?
Мои внуки давно уже не мальки. И они ничего не знают о том времени.
Да и мне кто-то подсказывает – пора возвращаться.
Узнать бы – кто?!
Пропасти океана, как и тучные пастбища, чреваты перееданием. Пользуясь стилистикой настоящих матросов – обжорством. Жаль, что понимаешь это поздно. Когда утром завтракаешь таблетками. Тут главное не пропасть в безднах океана и не упустить точку возврата. Другой мой друг, легендарный журналист Геннадий Бочаров, как-то поделился под рюмку: «Раньше мы жили хорошо. Теперь живем отлично! Ты не знаешь, почему все время хочется туда, где было просто хорошо?» Люди как лососи. Умеют возвращаться. Мы закусывали с Бочаровым красной икрой. Я присыпал ее, как и положено, сверху лучком. Форма документально-художественного киноромана избрана по единственной причине. Клиповое сознание нового поколения не приемлет прозаических длиннот. Дело не в заигрывании с новой братвой из фейсбука. В каждом времени свои анархисты и свои гаджеты. Социальные сети в России превратились в одну огромную прорубь. Не знаю, можно ли пулемет Максим считать гаджетом?
Дело в желании быть понятым молодыми.
Недавно я рассматривал последнюю фотографию своего деда, Кирилла Ершова – дважды зэка России. Я обнаружил у него на лбу, между бровями, жесткую складку, похожую на шрам. Ее называют в народе морщиной гнева. Может, его ранило на Гражданской? Удивительное дело! Точно такая же складка залегла и у меня на лбу. А ведь на дуэли я не дрался. Меня не вели на расстрел. Не ссылали, как врага народа, на Сахалин. Да и вообще акульего мяса я не люблю и пою другие песни. Я хочу, чтобы сейчас их услышали мои внуки. И Вы, мой д-дед. Двойная «д» здесь, я полагаю, понятно для чего? Она исключительно для хруста. Оксюморон же, кто запамятовал, сочетание не сочетаемого. Например, горячий снег. Или свободный зэк. Зэк не может быть свободным.
Но когда он уходит в побег, снег под его ногами – горячий.
Можжевеловый куст1Я увидел во сне можжевеловый куст,Я услышал вдали металлический хруст,Аметистовых ягод услышал я звон,И во сне, в тишине мне понравился он.Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.Отогнув невысокие эти стволы,Я заметил во мраке древесных ветвейЧуть живое подобье улыбки твоей.Можжевеловый куст, можжевеловый куст,Остывающий лепет изменчивых уст,Легкий лепет, едва отдающий смолой,Проколовший меня смертоносной иглой!В золотых небесах за окошком моимОблака пролетают одно за другим,Облетевший мой садик безжизнен и пуст…Да простит тебя Бог, можжевеловый куст!
Пролог Что поёшь – в то и веришь
Поэт Николай Заболоцкий начинал свой лагерный путь под Комсомольском-на-Амуре, в поселке Старт. В некоторых воспоминаниях почему-то Штарт. Наверное, рассказчик, уже без зубов, шепелявил. Заболоцкий сидел на знаменитой стройке-500. Так называли строительство Байкало-Амурской магистрали от Комсомольска до Советской Гавани. Здесь география страны заканчивалась. Край света. Рядом только порт Ванино, знаменитая тюрьма-пересылка. Зэки пели:
Я помню тот Ванинский портИ шум пароходов угрюмый,Когда мы спускались на бортВ холодные, мрачные трюмы.
Сортировка дьявола. Отсюда дорога вела на Колыму. То есть в могилу.
Есть такое выражение, его все знают: свет в конце тоннеля.
Оно означает надежду. А тут получалось наоборот.
В конце света они строили свой тоннель.
Надежда не покидала их!
Здесь и развернутся события нашего киноромана.
Строго говоря, Дуссе-Алиньский тоннель географически не попадает в отрезок от Комсомольска до Совгавани. Он за Ургалом. Отсюда до города юности, как называли Комсомольск добровольцы, – а были и они, – еще топать и топать. Тоннель начинали рыть зэки Бурлага – Буреинского лагеря, потом его передали в Амурлаг. Управление базировалось в городке Свободном. Только представьте! Тяжелые шаги по коридору, воронок, камера, допросы… Москва-сортировочная, а потом – раз! И ты в Свободном. Многие воспоминания дуссе-алиньских зэков начинаются с этого городка в Амурской области. Там дозревали гроздья лагерных пунктов, которые щедрой рукой генерал Френкель, командир Бамлага, разбрасывал вдоль всей магистрали. Какое-то время тоннельщики подчинялись Управлению строительства № 500, или проще – стройки-500. Бамлаг в те годы подвергся не одной реформации. В памяти заключенных Дуссе-Алинь остается не Амурлагом и даже не Бамом. А стройкой-500.
Так мы его и будем впредь называть в нашем повествовании.
Заболоцкий четыре года слышал звон костылей, забиваемых в шпалы, металлический хруст щебенки под колесами тачек, лай сторожевых псов и крик начкара… «Вы поступаете в распоряжение конвоя!»
Молитва начальника караула.
Вот как назывался утренний крик начкара.
Скоро и вы услышите металлический хруст. И почуете запах смолы.
А пока вы слышите музыку и пение. Большой академический хор исполняет «Можжевеловый куст» на стихи Николая Заболоцкого. Не лирический романс про разлуку с любимой звучит, а трагическая оратория. Песня-пролог. Ее словам мы придаем в киноромане особое значение. Услышать вдали металлический хруст. Увидеть во мраке ветвей