нету таланта.
Потапов закаменел подбородком и скулами – суровый, беспощадный воин.
– Ничего у тебя нету, а туда же – пыжиться вздумал, – подвел итог рыцарь. – Запомни, Барчуков: для таких дел нужны веские основания. Без них ты просто жалок. Мокрое место ты, вот что.
– Ребята… – выдохнул весь мокрый, несчастный, маленький Барчуков, сползая с дивана.
Королева и Рыцарь холодно глядели на него сверху вниз, их грудь раздувалась, перья под горлом и на лбу воинственно топорщились.
– Червь, – коротко рубанула Королева. – На колени, червь.
– Но я…
– На колени, червь, – тяжело повторил Рыцарь и поглядел на Барчукова так, словно примеривался, как удобнее взмахнуть мечом, дабы снести голову непокорному.
Барчукова пробрал озноб, его трясло – он смотрел на две фигуры, и они разрастались до огромных размеров, они стали велики и страшны в своем гневе и в своем праве – властители мира, жесткие боги, карающие отступников и слабовольных, не признающие никакого иного закона, кроме закона сильного.
Барчуков понял, что сейчас произойдет что-то страшное. Он уже видел, как из обезглавленной шеи бьет фонтан ярко-красной крови, пятная обои, забрызгивая окна; он представил, как его тело с деревянным стуком валится на спину и застывает навеки, и над мертвецом возвышаются они, безжалостные и беспощадные.
Жить! Барчукову невыносимо захотелось жить. Теряя последние остатки воли, с искаженным до неузнаваемости лицом, он бухнулся на колени и вжался лицом в пол, пытаясь лепетать что-то нелепое и оправдательное:
– Ввва… ввашество… Ввы не так поняли, ваши величества, я всего лишь хотел пошутить….
И почувствовал страшную тяжесть на плечах: монархи изволили возложить ноги – Королева на правое плечо, Рыцарь – на левое; и тогда Барчуков позавидовал Атлантам, потому что эти ноги оказались куда тяжелее всей тяжести мира – прутья клетки, куда его сейчас заключали навсегда.
Тишина воцарилась в комнате, и вдруг – через пару бесконечных секунд – послышался еле слышный стук, словно упало что-то легкое, почти невесомое.
Барчуков почувствовал, как тяжесть исчезает.
Все трое принялись шарить налитыми кровью глазами по комнате, дабы найти, кто нарушил мрачную гармонию, и наказать виновного.
Попугай больше не пыжился. Кеша больше не раздувался маленьким пестрым шариком – его тельце, остывая, валялось у кормушки, облепленное зернами проса; черные глазенки остановились и уже стекленели, клюв застыл в полуоткрытом состоянии.
– Он, оказывается, умирал, – сказал Потапов тихо.
– Заболел, наверное, – откликнулся Барчуков. – У птиц ведь не поймешь.
– Господи, какой ужас, – прижала руки ко рту Клара. – А мы-то думали…
Они обступили клетку, где коченела маленькая птичка, и боялись взглянуть друг на друга.