Читать интересную книгу Введение в теоретическую лингвистику - Джон Лайонз

Так обстояло дело в США в 30-е, 40-е гг. и в первой половине 50-х гг. И новые веяния в эти годы стали переходить океан, захватывая в сферу своего действия и европейские страны. А в 1957 г. вышла в свет небольшая книжечка ученика 3. Хэрриса Н. Хомского «Синтаксические структуры», с которой началась так называемая «хомскианская революция». Эта книжечка, по сути дела, представляла собой лишь весьма краткое изложение огромного труда, который был напечатан мимеографическим способом, известен был лишь узкому кругу специалистов и не вызывал у них особого восторга[6]. Но все началось именно с «Синтаксических структур»[7].

Н. Хомский не изменил главным заветам своего учителя З. Хэрриса да и всей дескриптивной лингвистике в целом, как это нередко изображается. Он проявил даже большую строгость в своих построениях. Он не отказался и от формальных процедур описания, хотя и предал анафеме всю таксономическую лингвистику и подверг полному разгрому бихевиоризм, составляющий теоретическую основу блумфилдианства[8]. Его собственные процедуры с их подразделениями правил, их последовательностями применения и ограничениями действия оказались еще более сложными и громоздкими, чем критикуемые им модели грамматик непосредственно составляющих, которыми пользовались его предшественники.

Не очень погрешил Н. Хомский и в своем отношении к традиционной грамматике. Он заявил, что его грамматика (равнозначная лингвистической теории) в своих общих чертах представляет хорошо знакомую всем традиционную грамматику, которую он, однако, подчиняет требованиям формального анализа, эксплицирующего действительную структуру языка. И в общем это заявление соответствует действительности. Характерно, что он без всяких определений оперирует такими категориями, как предложение, сочетание, слово, предполагая, очевидно, что вполне можно удовлетвориться теми представлениями (с его точки зрения, интуитивными) этих категорий, которые можно найти в любой традиционной грамматике.

Правда, при этом Н. Хомский позволяет себе ряд констатации, которые вызывают особое недовольство представителей традиционной лингвистики и составляют содержание главных их упреков в адрес трансформационной порождающей грамматики. Во-первых, он с предельной ясностью заявляет, что его грамматика имеет дело с идеализированной моделью языка, которая не может учитывать возможных отклонений от нее, и в частности тех, какие вызываются всякого рода экстралингвистическими факторами. Следует, впрочем, отметить, что именно таким образом поступают все традиционные описательные грамматики, используя при этом другую терминологию: вместо идеализированной модели языка (имеющей дело лишь с правильными предложениями) описательные грамматики толкуют о нормативных предписаниях (опять-таки имеющих в виду лишь правильные предложения). Во-вторых, Н. Хомский проводит резкое разграничение между компетенцией (то есть совокупностью лингвистических знаний, обеспечивающих построение и понимание правильных предложений) и употреблением (то есть использованием этих знаний в конкретных ситуациях и для различных целей) и объявляет, что его теория есть всего лишь теория лингвистической компетенции. Совершенно аналогичным образом описательные грамматики отмысливаются от речи и содержанием своих описаний делают язык. Надо, однако, отметить, что получающийся в результате подобного рода вычислительных операций остаток (в одном случае лингвистическая или языковая компетенция, а в другом — язык) оказывается далеко не однозначным — и именно здесь начинаются расхождения между традиционной лингвистикой и теоретической моделью Н. Хомского, обычно известной под названием генеративной лингвистики (в силу ее упора на понятие порождения, или «генерации»). Но чтобы закончить рассмотрение отношения Н. Хомского к лингвистической традиции, стоит сказать, что оно принимает такую глубокую форму, что уходит в забытую современной наукой о языке даль — к принципам «картезианской» лингвистики, а точнее, философии.

Главной особенностью «хомскианской» революции является то, что она поставила себе целью восстановить лингвистику во всех ее менталистических правах — и до такой степени, чтобы можно было говорить о лингвистике даже как о части психологии, точнее, того ее раздела, который именуется психологией познания. Американская дескриптивная лингвистика увязла в описательных процедурных манипуляциях, а Н. Хомский предложил ей заняться большими, глобальными проблемами теоретической лингвистики. Он потребовал еще большего — и это уже касалось не только американской лингвистики, но и всей мировой лингвистики — он потребовал, чтобы наука о языке поднялась на следующую ступень своего научного становления и превратилась из науки описательной в науку объяснительную.

Надо сразу же сказать, что таким требованиям не смог удовлетворить и сам Н. Хомский. Новые задачи он стал решать старыми средствами и вместо объяснительной теории дал новый вариант описательной процедуры, в центре которой оказалось уже не слово, а предложение. На первых порах предложение в его единоличном статусе сделало попытку присвоить себе все, что принадлежало другим компонентам языка, и так появились грамматика без всякого обращения к значению и синтаксис, подавляющий семантику. Но затем, под натиском весьма основательных аргументов, генеративной лингвистике пришлось пойти на значительные уступки — она ввела разграничение между поверхностной и глубинной структурой языка, что знаменовало собой переход к более привычным представлениям, и включила в свою модель фонетический и семантический компоненты. Но и это не спасло модель трансформационной порождающей грамматики от весьма основательных критических ударов даже со стороны ее последователей. Искушенные во всех хитростях методических процедур описания, сами же американские лингвисты находили все новые и новые прорехи в предлагаемых Н. Хомским правилах, а Н. Хомский, не успевая латать их, все больше и больше уходил в сторону сугубо теоретических вопросов, которые во многом стали выходить за пределы лингвистики даже и в том широком смысле, в каком он ее первоначально представлял.

И вот как раз к этому времени относится появление книги Дж. Лайонза. Как же отразились в ней все эти события?

3.

Книги по теоретической лингвистике (независимо от полноты и широты охватываемого ими материала) в общем можно свести к двум типам. Первый из них представлен такими трудами, как «Принципы истории языка» Г. Пауля, «Курс общей лингвистики» Ф. деСоссюра или «Язык» Л. Блумфилда. В трудах этого типа последовательно излагается теоретическая концепция, которая отличается от общепринятых концепций и представляется автору единственно правильной. Такого рода изложения можно назвать творчески теоретическими.

В книгах другого типа их авторы стремятся встать на «объективную» точку зрения и в меру своей добросовестности и осведомленности рассказать читателю, как на сегодняшний день обстоит дело в науке. А читателю вменяется в обязанность отнестись ко всему, о чем говорится в их книгах, как к совокупности бесспорных истин. Этот вид изложения вполне допустимо охарактеризовать как догматический. Примерам такого изложения несть числа.

Редким и своеобразным уклонением от данных двух типов являются книги типа «Введения в общую лингвистику» Френсиса Диннина, где сначала дается описание основных проблем лингвистики, как они обычно понимаются на данном этапе ее развития, а затем рассматриваются также теоретические концепции ряда выдающихся ученых современности — Соссюра, Сепира, Блумфилда, Фёрса, Ельмслева, Хомского. Лингвистика предстает здесь во всем многообразии своих идей.

Книга Дж. Лайонза также не укладывается в указанные два основных типа руководств по теоретической лингвистике. В ней нет оригинальной теоретической концепции, но она не представляет собой и очередного варианта догматического лингвистического требника. В начале своего «Предисловия» автор ее пишет, что он поставил себе целью создать «введение в проблематику основных направлений современной лингвистики», — замысел, заслуживающий самого настоятельного поощрения и несомненно отвечающий назревшей потребности (чем в известной мере и объясняется успех книги Дж. Лайонза). Но воплощение этого замысла оставляет невольное впечатление, что мы имеем дело с чем-то, напоминающим, скорее, ответ очень прилежного ученика некоему неведомому экзаменатору. Ученик выкладывает своему экзаменатору все, что знает (а знает он довольно много), не очень заботясь о последовательности и связности своего изложения. Именно поэтому один раздел его книги воспроизводит одно из «значительных направлений в современной лингвистике», другой раздел — другое направление, а третий раздел — третье направление. Естественным образом, ничего цельного при таком изложении не могло получиться. Пожалуй, наиболее характерной чертой книги Дж. Лайонза является как раз ее эклектичность, но при этом эклектичность особого порядка: это избирательная эклектичность. За пределами книги осталось многое, что имело все основания быть отнесенным к «наиболее значительным направлениям в современной лингвистике», — и функциональная лингвистика, и глоссематика, и менталистическая линия американской лингвистики (представленной такими именами, как Э. Сепир и Б. Уорф), и даже собственно английское явление — школа Дж. Фёрса. В книгу вошли только упомянутые выше направления. А многое из того, что есть, никак не укладывается в понятие «современной лингвистики».