– Мама, – цепляясь за городьбу, позвала я и провалилась в темноту.
Разбудил меня острый запах беды и гари.
– Убийцы! Звери! – выскочив из плотной дымовой завесы, завопила какая-то седая женщина.
Я знала ее или, как теперь казалось, ее младшую сестру – веселую молодую с широкой улыбкой на округлом лице, ту, которая по праздникам угощала ребятню сладкими пирогами с черникой…
Я не успела сообразить. Высокий беловолосый урманин метнулся к ней и легко, будто играя, поддел мечом.
Раскинув руки и безумно вращая выпученными глазами, седая баба взмыла в воздух, а потом охнула, скрутилась комок и упала в пыль. Урманин пнул ее, порыскал вокруг, но, не заметив меня, нырнул в дым – искать новую жертву.
– Мама! – закричала я.
Все кричали. Громко и зло выли урмане, тонко голосили женщины, и отчаянно орали мужики, понимая, что уже не в силах спасти детей и жен. Не знаю, как в этом многоголосии мать различила мой слабый призыв, но она услышала, вынырнула из пелены дыма и, округлив рот, кинулась ко мне.
Она не добежала всего шаг – споткнулась и упала совсем рядом. Не понимая, что произошло, я поползла к ней и услышала над головой хриплый, больше похожий на ворчание зверя смех.
– Дочень… – жалобно выдохнула мать, уставилась мимо меня остекленевшим взором и застыла. Она была гордой женщиной и, почуяв приближение смерти, посмотрела в глаза своему убийце. Я тоже взглянула на него.
Убийца мамы оказался совсем мальчишкой, даже моложе Пареты – нашего соседа, и окровавленный меч в его руках выглядел странно тяжелым. Приплывшие на черном драккаре урмане все, как один, были сильными взрослыми мужчинами, а этот – хлипким подростком. Как он очутился здесь?
– Хаки!
Мальчишка оглянулся.
– Хаки! – опять позвали его. Мгновение он глядел на меня, словно размышлял: прикончить это недостойное, копошащееся под ногами создание или нет, но потом легонько пихнул меня мечом в бок и, коверкая словенскую речь, выдавил:
– Ты – моя!
Отупев от горя и страха, я кивнула. Довольно оскалившись, мальчишка схватил меня за ворот и куда-то поволок.
Мама! – слабо сопротивляясь его уверенным движениям, позвала я. «Она мертва», – ответил внутри кто-то чужой. Мертва?! А как же я?! Как же мое родное печище?! Мой холм с елочками, моя Невка с глиняными отмелями, моя насквозь пропитанная запахом хлеба и звериных шкур изба?!
– Пусти! Дурак! Пусти!
Забыв о боли, я вырвалась и кинулась в дым, туда, где совсем недавно стоял наш дом. В угаре я не различала лиц, но все родичи лежали на земле и не отзывались на мои крики. Я узнавала их на ощупь, по одежде, по подвескам, по пряжкам на поясах, шейным гривнам, кокошникам и шитым бисером кикам. Тетка – материна сестра – самая красивая девка в Приболотье, лежала, широко раскинув ноги и прикрывая подолом странно вздувшийся живот. Возле с дубинкой в руке ничком замер Ани – мой брат по отцу. Трясущимися пальцами я ощупала его шею, но, не отыскав лица, окунула ладонь в теплое, липкое месиво…
Мальчишка-урманин нагнал меня у порога нашей пылающей избы, что-то завопил и, ухватив за шкирку, потянул прочь. На ходу он добивал еще шевелящихся людей и ругался, но шум пламени заглушал его слова. Да и услышь я их – вряд ли поняла бы. Ощущение потери и отчаяние заполонили меня, не позволяя даже задуматься над произошедшим.
– А-а-а, это упрямая словенская сучка – Грубый голос напомнил мне о недавней боли и заставил сжаться в тягостном предчувствии. Чернобородый…
Одной рукой он потянул меня из рук мальчишки, а другой вытащил из ножен меч. В красных воспаленных глазах викинга плясало пламя. Чуя в смерти спасительный выход, я запрокинула голову, но мальчишка дернул меня обратно и что-то отрывисто рявкнул. Безумные глаза чернобородого впились в его лицо, спустились по тонким рукам к зажатому в кулаке оружию и презрительно сощурились. Пронзившая меня радость пересилила страх. Чернобородый убьет нахального парня! Убийца моей мамы падет от руки своего же родича!
Но чернобородый и не подумал драться. Он ухмыльнулся, опустил меч и, хлопнув мальчишку по плечу, направился к лодье.
Убрав оружие, тот гордо вскинул голову и улыбнулся:
– Трор признал мою силу!
Я слизнула с подбородка "кровь и не удержалась, чтобы не прошипеть:
– Мерзкий волчонок…
Мне казалось, что мальчишка не услышит, однако он скосил голубые, будто льдинки, глаза, схватил меня за волосы, сбил с ног и поставил на колени..
– Я —из рода Волков, – закричал он, – а ты из рода рабов. Я буду иметь за тебя золото. Орм скажет, сколько ты стоишь…
Подошедший белобрысый урманин что-то недовольно сказал, и мальчишка смолк. То ли ему не понравилась назначенная за меня цена, то ли понял, что разговаривать с рабой, пусть и погодкой, недостойно. Он отвернулся и двинулся прочь, а Белоголовый Орм поднял меня на ноги и подтолкнул к реке. Глотая слезы, я побрела вниз с холма, и только у самой воды заметила развешенные по бортам драккара цельные медвежьи шкуры. «Берсерки» – всплыло в памяти. Так мама называла морских разбойников, которых не брали ни меч, ни огонь, потому что они не чувствовали боли. Берсерки считались самыми безжалостными воинами и вывешивали на своих драккарах шкуры, содранные ими с живых медведей. Стали понятны и слова мальчишки: «Я из рода Волков», и необъяснимая необузданная ярость урман. Берсерки мало кого оставляли в живых. «А ведь я повела их в печище, – мелькнула запоздалая мысль. – Я виновата…»
Хаки
Весной мне выпала большая честь – Белоголовый Орм взял меня в хирд[5].
Когда-то очень давно Орм ходил в походы с моим дедом, Хаки Волком. Но однажды в стычке с данами[6]. Дед погиб, а из четырех Ормовых драккаров уцелел лишь один – «Акула». Это было еще во времена конунга[7] Харальда Прекрасноволосого.
С тех пор Орм по-прежнему называл себя свободным хевдингом[8] и ходил в походы сам по себе, присоединяясь то к одному, то к другому союзнику. Он провел в море всю жизнь и уже давно забыл, где его настоящая родина, но в любой земле находились его родичи, готовые приютить и накормить. Орм улыбался им и щедро одаривал, но никому не доверял.
"Огненная пляска Скегуль[9] чаще всего порождается рукой друга", – говорил он. Если доводилось ночевать у родни, он ложился спать возле дверей и внимательно следил, чтоб они не были заперты. За это его прозвали Орм Открытая Дверь. А я с малолетства звал его отцом. На самом деле моим отцом был Льот Высокий, но он погиб у берегов Унгараланда в тот самый миг, когда мать произвела меня на свет. Белоголовый Орм взял мою мать в жены и усадил меня на колено, признав своим сыном. Потом у меня появились братья – Арм и Отто Слепец, но все же, возвращаясь из походов, Орм не забывал привозить мне диковинные подарки – мечи, дротики, блестящие шлемы и кривые ножи. Белоголовый был могучим воином, и уже трех лет от роду я понял, что никто не осмелится встретиться с ним в открытом бою.