Читать интересную книгу Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

В самом деле, над головами трепетал тот самый трехцветный флаг, но без герба. Все переглядывались, но ничего не понимали. Подменить флаг в полете было невозможно. На земле к нему тоже никто не прикасался — надо было ставить пирамидальную лестницу, отвязывать, привязывать. Нет, это было бы заметно. Так куда же делся герб?

Мэр обратился к своим помощникам. Первый помощник преданно посмотрел в глаза шефу и ничего не сказал.

— Вы постоянно что-то теряете, — вздохнул Второй, — Слава богу, что хоть магистратская цепь осталась при вас.

— А герб? Куда с флага исчез герб?

Молчание.

— Еще в полете я услышал странное хихиканье, — вкрадчиво произнес Келлер, — Я промолчал, но теперь считаю долгом…

— И я припоминаю, — перебил другой путешественник.

— Было-было, — закивали остальные.

— Все слышали, и все промолчали, — подытожил Мэр, — Забавно!

— А вы что скажете по поводу герба? — спросил он у Третьего помощника, — Может, он выветрился?

— Вполне возможно. Если был напечатан сухими красками.

Все три помощника отошли в сторону. Переговаривались они тихо и недолго. Лишь один раз вместе, как по команде, посмотрели вверх. Затем Первый отделился, подошел к шефу.

— Вы совершенно правы, господин Мэр. Герб «выветрился». То есть флаг-трубу вывернуло наизнанку. При посадке.

Подали лестницу. Служащий поднялся, вывернул флаг, и под общие рукоплескания, переходящие в овации, герб снова появился над корзиной.

— Вот так, господин Кейсельман, — обратился Мэр к Келлеру, — А вы уж подумали — мистика и чертовщина. Не зря мы все-таки зовемся Городом вечного спокойствия. А последнего черта легендарный трубочист Ганс видел двести лет назад. Двести!.. Ну, господа, нам пора — скоро начало.

Внезапная гроза

К вечеру на главной площади, площади Искусств, у здания ратуши собрались жители города, ходоки из ближних и дальних деревень, туристы, журналисты, музыканты, актеры и, конечно, полицейские. Как только стемнело, зажглись фонари. Специально построенную большую эстраду высветили прожекторами. Чувствовалось, что в городе ожидается большое торжество. От яркой иллюминации вся площадь и окружающие ее здания неузнаваемо преобразились. Повсюду пестрели афиши и рекламы. Гирлянды шаров и надувных игрушек были развешаны повсюду. Художники разукрасили площадь флагами, как реально существующими, так и совершенно небывалыми, не имеющими отношения ни к каким странам, городам или организациям. Отдали дань и восточной моде: вдоль узких улочек красовались китайские фонарики и раскрашенные маски животных. В окруживших площадь ларьках кипела торговля.

Гул человеческих голосов плыл над площадью. Незнакомые знакомились, приятели делились впечатлениями. Строились фестивальные прогнозы. Продавцы зазывали покупателей, молодые люди увязывались за красавицами. Красавицы кокетливо сопротивлялись, но знаки внимания принимали.

Итак, эстрада была уже высвечена, микрофоны включены. Но члены муниципалитета и почетные гости фестиваля на помост не поднимались. Они стояли чуть в стороне, поглядывая на здание концертного зала, негромко переговаривались, кивали друг другу, улыбались. Пора было начинать церемонию. Ожидали Мэра. Но Мэр почему-то задерживался. Слухи ходили разные: говорили, что вот-вот ему должен позвонить сам господин президент; говорили, что Мэр, как всегда, сочиняет воззвание «городу и миру» и застрял на последних фразах; также не без язвительности предполагали, что у Мэра после бурных поднебесных восторгов началось невероятное расстройство желудка. Время тянулось медленно. Нагревшийся за день камень остывал лишь к полуночи. Все мечтали о спасительной прохладе, даже продавцы мороженого.

Неожиданно слегка потянуло ветерком. Раз, затем еще раз. Порывы ветра усилились, в воздух полетели салфетки, шары, флажки и даже мелкие сувениры с прилавков. Не успела публика сориентироваться, как новым порывом ветра стало срывать шляпы. Площадь завихрилась. Одновременно сверкнула молния, ударил гром и часы на ратуше пробили полночь, хотя на самом деле показывали без четверти девять. Затем снова ударил гром, и снова часы пробили полночь. Но этого уже никто не замечал — дождь вовсю молотил по крышам и спинам, и люди разбегались кто куда в поисках укрытия. Плакали испуганные дети. Публика набивалась в магазины и кафе. Все, даже полицейские, растерялись — так внезапно начались гроза и паника.

Лишь одна насквозь промокшая простоволосая женщина стояла посреди площади и, закинув к небу голову, громко смеялась, подставляя свое лицо ливню. Увидев, что площадь опустела, она взбежала на эстраду к микрофону.

— Дети природы! Чего вы испугались? Небо приветствует наш праздник! Пусть добро и радость льются с небес, омывая наши темные, засоренные души! Кто еще способен омыть нас всех в единый час? А ты, гром, грохочи сильней! Напоминай, что за все придет возмездие, коль не примем мы очищения!

Женщина простирала вверх руки, вспышки молний освещали ее радостные безумные глаза.

— Вовремя! Ох, как вовремя, небо, ты сверкаешь, негодуешь и грозишь! — продолжала простоволосая женщина, — Благодарю! Прошу тебя об одном: помоги найти моего Анатоля! Слышишь?! Или забери и меня в свою сияющую бездну! Это прошу я, в прошлом великая грешница, а ныне покаявшаяся Мария из Марселя!..

Люди, нашедшие себе укрытие, не понимали, что за Мария, из какого Марселя, — ведь отсюда очень далеко до Марселя. Может быть, слова Марии и не поразили бы так, если бы вой ветра и пушечные удары грома не усиливались через чувствительные микрофоны. Те, кто следил за празднеством у включенных радиоприемников, восприняли это как начало театрализованной программы. Режиссер не стал отключать трансляцию, чутьем угадав фестивальную рекламу. А Мария стояла с поднятыми руками и продолжала взывать:

— Анатоль! Где тебя искать? Неужели ты увидел неведомые поля асфоделей и потерял даже память и скорбь по этому миру?

В небе появилась какая-то птица. Она то стремительно набирала высоту, то снижалась, трепеща крыльями. Вдруг ослепительно сверкнула молния, ударил гром, и к ногам Марии упала горлица. Птица была оглушена, ее голова судорожно дергалась, крылья били по настилу. Мария опустилась на колени, подняла птицу, погладила нежно рукой.

— Анатоль, — сказала она тихо и посмотрела вверх, — Неужели небо услышало и вернуло твою раненую душу?

Но небо молчало. Гроза уходила в сторону, тучи рассеивались. Появились крупные золоченые звезды. Засияла небесно-чистым голубым светом луна. Тишина и покой воцарились на площади Искусств. Мария, прижимая к груди бьющуюся птицу, удалилась в один из переулков, примыкающих к площади.

Первое время площадь оставалась совершенно пустой. После громового ливня повисшая тишина казалась неправдоподобной. Тишина и пустота настораживали. Никому не хотелось выходить из своих укрытий. Там было тесно, но безопасно, потому уютно. Люди, отсиживаясь и переглядываясь, чего-то ждали. Как-то вдруг все началось и мигом исчезло: буря, молнии, гром, ливень, странная женщина у микрофона… И вот уже ничего нет. Тишина и лунное сияние. И вообще, было это или не было?

Наконец на площади появился одинокий согбенный человек в мокром фраке. В руках его была валторна. Усталой походкой он добрел до эстрады, сел за пустой пюпитр, достал из фрачного кармана нотный лист, затем посмотрел вверх, медленно поднес мундштук к губам, и над пустынной площадью поплыла простая нежная мелодия. О, что это была за мелодия! Ее не повторить, но и не позабыть никогда…

Потом на площади появились две старушки. Одежда на них была совершенно сухая. Строгого покроя светлые платья, темные жакеты и шляпки-канотье. Под музыку они пересекли площадь и повернули назад. Казалось, они вот-вот начнут танцевать менуэт. Под звуки валторны старушки удалились, и в воздухе появились какие-то хлопья. Снег? Пух? Нет, это был пепел. Сотни изумленных глаз смотрели из укрытий.

Что-то поминальное было в этой живой картине. Пепел медленно кружил над площадью, падая на фрак валторниста, канотье старушек, и тут же исчезал. Какое-то время пахло гарью, но и это прошло. Скоро все прошло. Площадь опустела — старушки удалились, валторнист взял свои ноты и тоже ушел. Спектакль окончился.

Первым на площади Искусств появился Мэр. Он спокойно выкатил на своем ландо, запряженном парой великолепных лошадей. Выйдя из коляски, Мэр осмотрелся, сверил собственные часы с часами ратуши. На сей раз часы показывали точное время. Увидев шефа, на площадь поспешили его заместители, затем неспешно стали появляться из своих укрытий музыканты оркестра, горожане, гости. Выходили с опаской, словно ожидая еще какого-нибудь подвоха. Кто-то даже вышел с поднятыми руками, словно сдаваясь в плен. На весельчаков серьезные люди поглядывали с подозрением. Кому-то показалось, что городской воздух пропитан непонятными ароматами. Возникли споры.