Читать интересную книгу Леон. Встань и иди - Александр Белый

— Пррынцесса. Ничего, за пару дней обломают.

Не знаю, что ей не понравилось, но мы сидели так, как привыкли сидеть дома за столом или в школе за партой. Что же касается Светкиной походки, то да, настоящая принцесса. Ну, как может ходить кандидат в мастера спорта по художественной гимнастике?

Нас переодели в новую форму. Костюмчик на мне из драп-сукна-полурядюги был несколько длинноват, платье и фартук на Светке были несколько коротковаты, но таскать можно.

За дверью складского помещения нас уже ожидали. Меня — на предмет ошмонать, Светку — по другому поводу. Если целка, то три дня сроку, чтоб распечатали пацаны, а если не захочет, то как сказала злая паскуда и тварь из девятого Б — класса, коза драная по кличке Кизя, дырку разорвет сама, пальцами.

И мы дрались, по-черному. Пацану Костику, с которым в будущем стали закадычными друзьями, сходу расквасил нос; Витьку (имена узнал потом), ногой пробил по голени, а Пашке засветил в глаз, бланш неделю не сходил. Потом меня сбили с ног и подняли на носаки, в смысле, выставили вместо футбольного мяча.

Очухался и стал нормально себя чувствовать на следующий день, но с постели не вставал еще полдня. Проснулся после обеда от звука шлепков и каких-то выкриков. Это на центральном проходе между кроватями встретились два ничтожества: слева на карачках стоял неряшливый, совсем зачуханый, худющий пацан, а справа крепыш, лет семнадцати, одетый в фирменный джинсовый костюм, с выражением брезгливости и удовлетворения на роже, лупил того ремнем и приговаривал: «Обосцышся — бить не буду. Обосцышся — бить не буду». В палате наступила тишина, и как только послышался журчащий звук, грянул дружный веселый смех. Как потом узнал, это было обычное развлечение чмошника Игорька и короля интерната Вовы Бурого.

Моя одежда была сложена на табурете, а вместо новеньких ботинок стояли чьи-то старые, большие говнодавы. Когда оделся и выходил, двое каких-то пацанов показывали на меня пальцем и ржали, как обкуренные. Впрочем, они тогда и были обкуренными.

По субботам все «немцы», кроме дежурного персонала, как можно раньше разбегаются по домам, завтра воскресенье, выходной день. Некоторые пацаны и пацанки из застенков интерната рванули самоходом в город, по своим делам: кто попрошайничать, кто воровать или выдергивать дамские сумочки, а кто и в подпольный публичный дом.

В туалете взглянул на себя в зеркало — правое ухо было синим и оттопыренным, следов других побоев не заметил, но болело в боку и немного подташнивало. Привел себя в порядок, умылся и пошел разыскивать Светку. Нашел в медпункте, где ее целые сутки продержала воспитательница — мама Нина.

Моя сестричка тоже приличной фурией оказалась, одной пацанке расцарапала лицо, а Кизе — чуть глаз не вынула. Вот и Свету девки побуцали ногами тоже неслабо.

Мы сидели на топчане и рассказывали друг другу о своих злоключениях, как открылась дверь, и вошел Бурый. Осмотрел комнату, ухмыльнулся и процедил:

— Эй, соска! Сегодня после отбоя что бы была в каптерке, на третьем этаже. Буду один. И смотри, сучка, если не придешь, поставлю на хор, — повернулся и ушел.

— Что будем делать, Света? — как это ни странно, она не заплакала и внимательно взглянула мне в глаза.

Уж очень был похож взгляд моей старшей сестры на взгляд отца, когда он пытался донести до моего сознания какое-нибудь серьезное слово. Помню, за день до того, как он навсегда не вернулся, мама сервировала в столовой и подала пельмени. Отец ещё пошутил, мол мать, ты же знаешь, что в моем возрасте вареное тесто противопоказано. Мол, сама себя наказываешь. Мама тогда как-то отшутилась и ушла на кухню. Вот тогда отец так же внимательно уставился мне в глаза и говорит:

— Ты, сынок, уже не есть дите неразумное. Запомни, после меня ты единственный мужчина в семье, — отложил вилочку и покивал указательным пальцем, — Если что, присмотри за нашими женщинами, не дай их в обиду.

— Хорошо, папа, — беспечно отмахнулся рукой.

— Сын, ты меня не услышал. Повторю еще раз, ты мужчина, а мужчина должен защищать своих близких.

— Понял, папа, понял! Когда вырасту…

— Ничего ты не понял! Даже если не успеешь вырасти, для своей семьи ты должен делать все возможное и невозможное.

Теперь вспомнил этот взгляд — точь-в-точь такой, каким смотрит сейчас Светка.

— Брату такого не говорят, но сказать больше некому. Мне, как гимнастке, это дело не повредит, даже совсем наоборот. Знаешь, раньше себе мечтала, как это все будет, и с кем… Но под эту тварь не лягу, — решительно стукнула кулачком по коленке, — Не буду прятаться и пойду к нему. Я его убью! И будь что будет.

В руке, которую все время держала под фартуком, а сейчас вытащила, она держала самодельную стальную шариковую ручку, стилизованную под гвоздь. Светка, которая рыдала взахлеб, увидев, как мы во дворе с мальчишками разрезаем лезвием жабу (и где она взялась в центре Киева?), чтобы посмотреть, а что там у нее внутри? Моя Светулька, которая пережила унизительную смерть отца, получила пинок под зад из своей любимой комнаты и нашей родной квартиры, которая еще вчера была растерянной и жалкой.

— Пойдем вместе, — протянул открытую ладонь, — И дай сюда гвоздь, сама знаешь, этот фокус у меня получается много лучше. И я — мужчина.

Она подумала-подумала, и вложила гвоздь в руку, и мне удалось затолкать его под тугую манжету левого рукава рубашки.

Мы вообще-то, дети спортивные, Светка — гимнастикой занималась с пяти лет, а я — саблист, тогда имел первый юношеский разряд официально, но мог победить некоторых взрослых. Дедушка говорил, что из давних времен, все мужчины нашей семьи обучались бою холодным оружием, начиная с шести лет отроду. А некоторые, с одиннадцати-двенадцати лет даже на войну ходили. Вот и меня к шести годам сдали на фехтование. Однажды, тренер обучил фокусу, а девчонки-гимнастки, которые занимались в этом же зале, подсмотрели: нужно было голой рукой (махом) загнать гвоздь в пятисантиметровую доску. Все ребята нашей секции этому научились — гвоздь садился по самую шляпку. Светка, как это ни странно, доску двадцатку пробивать научилась, правда, чтобы не пораниться, наматывала на ладонь носовой платок.

Мы долго сидели, обнявшись, стало совсем темно, и вдруг в голове сформировалось понимание, что с этого момента мое детство закончилось, пришла и моя пора. Пора быть готовым на поступок и пора за этот поступок быть готовым нести ответственность.

— Сегодня дежурит какая-то Юля, — Света включила настольную лампу, — Мама Нина говорит, что она безалаберная, после отбоя вечно сбегает в соседний дом отдыха. Значит, нам никто не помешает.

С тех пор прошло много лет и, анализируя тот день, когда мы, воспитанные дети из благополучной семьи целенаправленно пошли на умышленное убийство, прекрасно понимаю, что система сознательно окунала в дерьмо и загоняла в угол, откуда не убежать. Но вся сущность, одиннадцатилетнего мужчины, с вбитыми в мозги принципами поведения потомственных военных не знаю в каком колене, восстала. Именно в этот день, в этот миг перестал бояться обстоятельств, именно тогда стал относиться к вопросам жизни и смерти обыкновенно, как к данности и неизбежности. Именно так, как относится к вопросам бытия воин на поле боя.

Вдруг открылась входная дверь и заглянула какая-то тетка. Сейчас понимаю, что это была молодая женщина лет двадцати пяти, но тогда для нас это была чужая тетка.

— Что за бардак! Ну-ка марш спать по норам! — закричала на нас, но Светка не сдрейфила, а ответила вполне спокойно.

— А мне не показали место, где спать. Мама Нина сказала находиться здесь до понедельника, и ключ дала. Вот! — Светка показала ключ от медпункта.

— А! Это вы те, за которыми Петрович сегодня присматривает? Ну-ну! Тогда ложитесь спать, вон на кушетки. А завтра будет Наталья Николаевна и разберется, — Развернулась и вышла, прикрыв за собой дверь.

Мы тогда еще не знали, ни имени директрисы, ни кто такой Петрович, даже не замечали, что кто-то за нами присматривает. Но, да, как потом оказалось, присматривали.

После звонка отбоя, сидели еще минут пятнадцать.

— Ну, пошли, — тяжело вздохнула Светка и выключила лампу.

— Пошли, — решительно встал и открыл дверь. В коридоре было темно и тихо. Мы вышли и отправились за угол, к светлому пятну освещенного входа на лестничную площадку. Взял сестру за руку и пошли наверх, на третий этаж.

Раньше и перед соревнованием и перед дракой с пацанами улица на улицу, испытывал волнение, сейчас же, шел убивать и не чувствовал никаких эмоций. Вот Светка боялась, ее рука подрагивала, но она плотно стиснула губы, а ноги на ступеньки ставила уверенно.

— На, оберни руку для упора, — на выходе с площадки протянула носовой платок.

— Не нужно, обойдусь — отвел ее руку, — У меня на подушечках мозоли.