Читать интересную книгу Собака - Нодар Думбадзе

Ну, а во всем остальном наша Собака вела себя, как все собаки на свете. Ночь спала на дворе. Считала обязательным своим долгом лаем откликаться на крик петуха, мяуканье кошки, вой шакала. Ворчала на полную луну, колесом выкатывавшуюся из-за Медвежьей горы. Улаживала свои любовные дела. Подняв лапу, мочилась в огороде на свежезеленевшие грядки сельдерея. И еще: услышав, как где-нибудь начинала вопить и причитать несчастная женщина, получившая похоронку на мужа, сына или брата, поднимала вверх морду и разражалась жалобным воем.

Шли дни. И жили мы, как полагается жить людям и собакам во время войны...

22 августа 1943 года ночью село взбудоражили собачий лай, грызня и вой. Была случная пора, и поэтому особого внимания на шум никто не обратил.

Утром Аслан Тавберидзе нашел у родника растерзанного пса. Для случной поры это тоже не было явлением необычным. Труп зарыли.

В полдень в селе появился незнакомец, разыскивавший свою собаку. Его направили к Аслану. Пришел туда и я.

- Кириле Мамаладзе из Хеви, - представился он.

- Очень приятно. Чем могу служить? - вежливо спросил Аслан.

- Собака у меня пропала... Сказали, будто вы сегодня зарыли какую-то...

- Точно. Мы и зарыли - я и вот этот парень. А что, разве не следовало этого делать?

- Что вы, наоборот, спасибо вам за внимание. А место показать можете?

- Пожалуйста.

Мамаладзе отрыл труп собаки, пригляделся.

- Моя! - заявил он уверенно.

- Желаете перенести останки? - улыбнулся Аслан.

- Не до шуток мне! - отмахнулся Мамаладзе. - Вчера она покусала моего ребенка, а потом сбежала. На пастеровской станции велели принести голову собаки, чтобы сделать анализ мозга. Если, не дай бог, окажется, что она была бешеной, придется делать ребенку сорок уколов. Представляете себе? Сорок уколов! Дитя и так еле на ногах держится!

Мамаладзе вздохнул и достал из мешка топор.

Я быстро отвернулся и пошел домой.

Выслушав мой рассказ, дед невольно поморщился.

- Нехорошее это дело! - сказал он и взглянул на беззаботно развалившуюся у его ног Собаку.

Вечером зашел к нам сосед Бадриа и попросил у деда ружье.

- Зачем тебе ружье, Бадриа? - спросил дед.

- Застрелить свою собаку.

- В чем она провинилась?

- А ты разве не знаешь? Вчера чья-то собака напала на наших собак. Да ты же слышал, парень, что сказал хозяин того пса! Ребенка, говорит, покусала.

- Но он не говорил, что собака бешеная! - ответил я.

- Дурак! Разве нормальная собака тронет хозяйского ребенка? - спросил Бадриа.

Я промолчал.

- Для такого дела я тебе ружье не дам! - отрубил дед.

- Чем же ее убить?

- Колом.

- Что я, зверь какой-нибудь? - обиделся Бадриа.

- Тогда как хочешь...

Бадриа ушел.

- Ночью запри пса в сарае! - приказал дед и ласково погладил Собаку.

Первый выстрел-и душераздирающий визг собаки раздался во дворе Аслана Тавберидзе.

- Какое сегодня число? - спросил меня дед.

- Двадцать третье августа.

- Наступила Варфоломеевская ночь! - проговорил дед.

За первым выстрелом последовали второй, третий, четвертый... Со всех сторон доносились звуки выстрелов, лай и вой собак, крики мужчин, вопли женщин, плач детей, мычание скота. Громыхнуло во дворе Бадриа, затем - у Алистарха и наконец грянуло под боком, у соседа Макариа. Визг собаки оглушил меня.

- Несчастная собака!.. Пока Макариа перезарядит свою допотопную кремневку, измучается животное! - простонал дед и закрыл уши дрожащими руками.

Целый час продолжалось это неслыханное, безжалостное истребление собак. Целый час гудело и шумело село. И все это время наша Собака, запертая в сарае, со злобным лаем и рычанием бросалась на дверь, скребла ее когтями.

Постепенно все стихло. Грохнул вдали последний выстрел, и наступила мертвая тишина.

- Э-ге-ге-ге-ей! - раздался вдруг чей-то победоносный крик.

- Все. Кончилось... Боже великий, прости нам грехи наши тяжкие... вздохнул дед.

...Наступило утро.

Пропел петух.

Замычала корова.

Заблеяла коза.

Закудахтали куры.

Из-за Концхоулы поднялось солнце.

Все было как обычно, и все же то утро было необычным.

Селу чего-то не хватало - незаметного, обыденного, но привычного, близкого, родного чего-то. И когда на проселочной дороге между изгородями показался Аслан Тавберидзе с топором на плече и за ним вприпрыжку не бежал его вислоухий Тузик, я понял: этой неотъемлемой частью, этой плотью от плоти и кровью от крови села была собака - обыкновенная сельская дворняжка.

Утро 24 августа 1943 года в моем селе наступило без собаки...

...Весь день наша Собака не выходила за калитку, не ела, не лаяла. Она лежала у ног деда с закрытыми глазами и вытянутыми лапами. Если б не равномерно вздымавшийся и опускавшийся живот, Собаку можно было принять за мертвую.

- Ну, как она? - спросил я деда.

- Переживает вчерашнюю ночь, - ответил он. - Ничего, скоро все забудет. - Он погладил Собаку. Она не шелохнулась.

Под вечер опять появился подвыпивший Бадриа.

- Добрый вечер, Спиридон! - поздоровался он.

- Здравствуй, Бадриа! - ответил дед, но по двор гостя не пригласил.

- Спиридон! - начал Бадриа смущенно. - Народ... того... недоволен... Во дворе Спиридона, говорят, вчера не было стрельбы...

- А что, разве кончилась война? Или вернулся мой Арсен? Или вчера была новогодняя ночь? В честь чего бы мне стрелять? - спросил дед.

- Спиридон, не обижай село ради собаки... Убей пса. У нас ведь собаки были не хуже твоей. Или ты один нашелся такой добрый?

- Нет, Бадриа, не бывать тому, чтобы у моего гроба не выла собака!

- Смотри, Спиридон! Не дай бог, но если пес взбесится и покусает моих детей, спалю твой дом и тебя заодно! - пригрозил Бадриа и ушел, пошатываясь.

Было уже темно, но я заметил, как побледнел дед.

- Бадриа! - крикнул он.

Бадриа обернулся.

- Слушай меня, сопляк! Придержи-ка язык и будь осторожен, иначе погрею я свои старые кости на пепелище твоего дома! Понял?

Не знаю, что подумал остолбеневший Бадриа, но будь на его месте я, в ту ночь не сомкнул бы глаз: всем было известно, что слово деда никогда не расходилось с делом.

...Было около полуночи, когда в дальнем конце нашего двора раздались подряд два выстрела. За ним последовал жалобно-злобный лай Собаки. Вскочив с постели, я схватил ружье и помчался к месту выстрелов. Кто-то быстро продирался сквозь кусты. Потом я услышал шаги убегавшего человека.

Собака лежала у плетня и тихо скулила. Я взял ее на руки и бегом вернулся домой. Дед успел зажечь коптилку и теперь сидел на козьей шкуре у камина. Он осмотрел рану Собаки, промыл ее спиртом, посыпал табаком и крепко перевязал.

- Ничего страшного, - сказал дед, - кость не задета.

Он вопросительно взглянул на Собаку. Собака выразительно взглянула на деда.

- Кто стрелял? - спросил меня дед.

- Не знаю...

- А она знает! Знает, да не может сказать! - Дед покачал головой и смахнул слезы с глаз Собаки.

Утром дед попросил вывести его на балкон. Собака, хромая, поплелась за дедом и улеглась у его ног.

Наш дом стоял на пригорке. И теперь дед осматривал село так внимательно, словно видел его впервые. Он долго молчал, потом обернулся ко мне и тихо сказал:

- Правы они, сынок... Нельзя ради собаки обижать село... Возьми ружье, прихвати Собаку и... Только выйди за село, чтобы я ничего не слышал...

- А что мне нужно сделать за селом? - спросил я и почувствовал, как задрожал у меня подбородок и скривилась нижняя губа.

- То, что сделали все наши соседи, - ответил дед, не глядя на меня. Ступай, сынок...

Я вынес из комнаты ружье, обвязал веревкой шею Собаки и потянул. Собака не сдвинулась с места.

- Идем, Собака! - Я еще раз потянул веревку.

Собака умоляюще взглянула на деда.

- Иди, иди с ним, Собака! - сказал дед и закрыл лицо руками...

Мы пересекли село, свернули с шоссе и пошли по тропинке, спускавшейся к реке по сланцевому склону горы.

Собака, прихрамывая, покорно следовала за мной и за все время ни разу не взглянула на меня.

Мы подошли к реке. Я снял веревку с шеи Собаки и присел на большой валун. Холодный пот градом катился по моему лицу, сердце гулко стучало. Успокоившись немного, я снял с плеча ружье. Тогда Собака подняла голову и уставилась на меня добрыми печальными глазами. Не выдержав ее взгляда, я отвернулся, потом быстро вынул из ружья обе гильзы и швырнул их в реку.

Тяжелый камень свалился с моих плеч. Я встал, глубоко вздохнул и потянулся. Собака несмело подошла ко мне, лизнула руку, потом вдруг сорвалась с места, бросилась к реке и несколько минут прыгала, кувыркалась, вертелась в воде, поднимая фонтаны брызг. Выйдя на берег, она отряхнулась и, утомленная, легла на песок. Из раны на лапе у нее сочилась кровь, и глаза были полны слез. Но я и сейчас готов поклясться чем хотите - Собака смеялась!

- А теперь ступай. Собака! Иди спокойно, мирно, не лай и не огрызайся на людей и вообще старайся избегать их. Чего доброго, примут тебя за бешеную и убьют. На селе не показывайся! Слышала, что сказал дед: нельзя ради собаки перечить народу! Нельзя! Но я все же обману деда! А ты иди и не возвращайся ради бога в село! Быть может, ты и вправду бешеная! Не бери греха на душу! Ну, ступай, хорошая моя!..