Поскольку Доун не обладала телосложением и физической силой, необходимыми для долгой тяжелой работы, ее основным занятием было обрубать сучья и сдирать кору с поваленных деревьев. Очистив бревно, она разрубала его на поленья сообразной длины и укладывала их в штабеля.
Девушка с кошачьим проворством лазила по деревьям и работала на высоте. Отдельные сосны оставляли несрубленными и натягивали на них веревочные блоки, с помощью которых массивные бревна укладывались на сани. Зимними ночами ведущие к реке дороги заливали водой. К утру они покрывались льдом, и конные сани с минимальными усилиями тянули груз по этому скользкому пути. Холмистые берега были опасны, поэтому полозья саней обматывали длинной тормозной цепью, чтобы снизить скорость спуска. Но несмотря на эту меру предосторожности, сани частенько переворачивались, калеча лошадей, а нередко и возницу. Погонщик, оставшийся живым после такого спуска, считался героем болота.
На реке бревна выгружали из саней и укладывали поленницами перед длинным деревянным настилом, спускавшимся с отвесного берега к кромке воды. Когда весной трогался лед, по этому настилу лес сбрасывали в реку и сплавляли вниз по течению.
В это утро, как обычно, Доун с отцом плотно позавтракали оладьями, толстыми ломтями бекона с яичницей, домашним хлебом с маслом, пирогом и горячим кофе.
– Удивительно, как ты еще не растолстела с такого питания! – заметила Тесс, когда ее дочь потянулась за второй порцией яичницы и оладий.
– Во мне нет ни унции жира! – похвасталась Доун.
И это была сущая правда. Каждый раз, залезая в ванну, она щипала себя за живот, едва ухватывая пальцами кожу.
– Какие планы на сегодня, папа? – спросила она.
– Будем перевозить лес к северному притоку. Пока не настала оттепель, надо собрать на берегу все бревна, поваленные за неделю.
– Значит, вернетесь поздно, – сказала Тесс. – Мы с девочками поужинаем без вас, а вам с Доун я оставлю еду в печке.
– Ладно. Мы вернемся часов через четырнадцать, не раньше.
Рабочий день лесорубов Мичигана равнялся световому дню и составлял десять – двенадцать часов. В течение этого времени мужчины дважды устраивали перерыв, собираясь вокруг «Мэри-Энн», конного фургона-буфета. Паренек-поваренок разливал по большим кружкам горячий кофе или чай и раздавал огромные сандвичи – жирные ломти свинины, уложенные между двумя дюймовыми кусками хлеба. Доун не принимала участия в этих мужских посиделках, она приносила мясо и сандвичи с сыром из дома.
Когда отец с дочерью вышли в голубой морозный рассвет, их влажные губы тут же обдало стужей. Доун достала из рюкзака баночку с вазелином, и оба смазали губы и кожу вокруг глаз.
Уолт взглянул на термометр, висевший на двери черного входа. Ртутный столбик застрял под отметкой минус двадцать.
– Ого! Сегодняшний мороз можно заносить в книгу рекордов, – заметил Робертс.
Они натянули кожаные перчатки на шерстяной подкладке, как следует обмотались длинными теплыми шарфами, подняли высокие воротники овчинных тулупов и стали спускаться с холма к лагерю лесорубов.
Лагерь представлял собой вырубку площадью в пять акров посреди густого соснового леса. В центре стоял приземистый домик столовой, а по краям – два жилых барака: длинные узкие постройки, крытые толем и рассчитанные на сто постояльцев каждая. Обстановка бараков была до предела скудной: по обе стены тянулись ряды трехъярусных деревянных коек, а вдоль нижних ярусов шли узкие скамьи из неотесанных бревен.
Несмотря на жесткие койки и матрасы из елового лапника, мужчины спали в бараках как убитые. Отмахав двенадцать часов топором на морозе, лесоруб мог свернуться калачиком на пеньке и тут же заснуть.
Бараки укрывали рабочих от дождя и снега, но совсем не спасали от ветра, свистевшего в незаделанных щелях бревенчатых стен. Подчас внутри было так же холодно, как и снаружи. Однако в безветренную погоду помещение довольно сносно прогревалось теплом человеческих тел и жаром от костра, который разводили в яме, вырытой в земляном полу посреди барака.
Еще не смолк пронзительный металлический звук, призывающий к трапезе, а лесорубы уже начали скатываться с коек, ворча, кашляя, сплевывая, ругаясь и натыкаясь друг на друга в кромешной тьме. Старший бригады подкинул охапку свежих поленьев на горящие угли костра. Пламя лизнуло сухую кору, спираль из дыма и искр лениво поднялась к круглому отверстию в крыше.
– А ну вставайте, да поживей! – прорычал он. – Мы должны выйти на работу до рассвета.
Когда подошли Робертс и Доун, лесорубы уже завтракали в столовой, сидя впритирку на скамейках за длинными, грубо сколоченными сосновыми столами. Повара раздавали им оловянные тарелки с соленой свининой и большие куски хлеба, намазанные черной патокой с бобами.
В дальнем конце столовой над открытым очагом хлопотал голый по пояс повар Ларс Свенсен. Пот блестел в густых волосах, покрывавших его мускулистые плечи и грудь. Свенсен был шведом, суровым с виду и с пышными бакенбардами. Как и большинство лагерных поваров, он содержал свою столовую в безупречном порядке и строгости. Грубые шутки и пустые разговоры здесь запрещались. Быстро поел и уходи – освобождай место для тех, кто стоит в очереди перед входом.
Мужчины приветливо встретили босса и его дочку. Все работники уважали Уолта Робертса. Это был замечательный человек, истинный лесоруб, как и они сами. На его ладонях до сих пор красовались профессиональные знаки отличия – мозоли, твердые, как панцирь броненосца.
Доун тоже пользовалась всеобщим уважением. Когда она подошла к столовой, в очереди сразу смолкли все богохульные и непристойные разговоры.
– Мы будем в конторе, – сообщил Робертс работникам. – Позовете нас, когда будете готовы.
Контора располагалась в длинном прямоугольном здании, таком же, как и бараки, только поменьше. В центре комнаты стояла пузатая железная печка, заранее растопленная поваренком. Когда они вошли, ее металлические бока уже раскалились докрасна.
– Бр-р-р, хорошо! – Доун подошла к печке и протянула к огню озябшие руки.
Две стены комнаты были заняты высокими шкафами с бумагами. Напротив печки стоял большой письменный стол. Сняв тулупы и перчатки, отец с дочкой расселись по своим местам. Робертс взял стопку текущих ордеров из ящика рядом с зеленым промокательным валиком.
– Может, я тебе подиктую, милая? – спросил он у дочери.
– Давай, – охотно откликнулась она.
Доун изобрела свой собственный способ стенографии и писала под диктовку быстрее, чем бывшая секретарша и помощница Робертса, окончившая чикагскую школу секретарей.