Читать интересную книгу Несущий свободу - Игорь Поль

Девушка оказалась шустрой. Очень шустрой. Чему тут удивляться – она достигла вершин профессии, пробившись через немыслимые трудности с самых низов, с дешевых уличных панелей. Продолжая кричать, она бросилась бежать. Хенрик ничего не имел против нее, и он вовсе не садист, не маньяк, не любитель смотреть, как кровь хлещет во все стороны. Ему даже пришлось по вкусу ее лицо с выразительными бровями под выпуклым лбом. Это просто стечение обстоятельств – она видела его, могла его опознать, очки вряд ли надежно скрыли пиратский шрам. Хенрик всегда, с первых шагов был вынужден не оставлять улик и свидетелей. Это непременное правило в его работе, одно из немногих, которое он исполнял неукоснительно. Он выстрелил ей в спину и отбросил револьвер. Когда солдат с карабином наперевес выбежал на площадку, Хенрик уже мчался, захлопывая за собой двери, к спасительной ванной; на стене прихожей за его спиной белел лоскут бумаги с грубо намалеванными буквами: «Казнен народным фронтом „Тигры освобождения Симанго“. Смерть оккупантам!»

Он раздавил корпус переносного пульта, маленькая коробочка хрустнула, вздрогнул пол: на лестницах сработали дымовые бомбы. В доме поднялась паника. Приученные ко всему жители с криками покидали жилища. Стоя у дверей и напряженно прислушиваясь, Хенрик представил, как кашляющий от едкого дыма солдат на ощупь добирается до двери, расстреливает замок и всаживает ему очередь в спину. Он едва удержался, чтобы не оглянуться – никакой солдат в Симанго не кинется очертя голову в дым навстречу неизвестности. Таких дураков больше нет, вот уже несколько лет как они все повывелись.

Он выбежал на лестницу, в толчею тел, в едкий непроницаемый дым. На бегу содрал с себя парик, сунул в карман очки и отклеил густые накладные брови. Его толкали, ощупывали руками обезумевшие люди, несколько раз он едва не упал, пока наконец не вывалился на улицу и не поплелся прочь, расталкивая зевак, задравших головы, изображая ослепшего от дыма.

В ближайшем проходном дворе он вынул из носа фильтры и вместе с очками завернул их в парик; сверток он сунул в зев утилизатора на соседней улице, предварительно убедившись, что видавший виды аппарат исправен. Узким переулком он вышел к дымящей жаровне; люди ели горячее мясо и обсуждали происшествие, на него никто не обратил внимания.

В ожидании эвакуационной бригады он купил бутылку холодной содовой и с наслаждением промочил горло. Дело сделано. В запасе у него оставалось еще три минуты. Из кафе неподалеку доносилась волшебная мелодия. Он узнал ее и медленно двинулся навстречу звукам; на душе было спокойно, чип не засек никаких следов систем наблюдения – казалось, ничто не предвещало беды. Он подумал: все-таки целый оберст, теперь ему точно дадут фельдфебеля. В спецназе не бывает рядовых – оберефрейтора он получил еще на выпуске, штабсефрейтора ему присвоили после первой же операции; высшее солдатское звание – оберштабсефрейтор – ему дали год назад, когда он отправил на небеса какого-то заезжего политика, обставив это дело как месть религиозных фанатиков.

Над крышами поднимался столб черного дыма. Издалека послышались звуки сирен. Если не смотреть пристально, Пуданг даже мог сойти за обычный город со всеми положенными городу службами: каретами «Скорой помощи», пожарными, полицией. Местным жителям был безразлично, что большая часть оборудования этих служб обеспечивается поставками извне, а персонал укомплектовывается за счет добровольцев из других стран или военнослужащих Альянса из состава миротворческой группировки.

2

Она сидела рядом с ним в автомобиле. Вечерело, жара ушла, люди выходили из домов-укрытий. Улицы, пропахшие пылью и горьким дымом жаровен, проползали мимо. Солнечные блики из окон слепили глаза, но Ханна упорно не надевала надоевшие за день темные очки.

Они въехали на мост через один из притоков Лумы, пристроились за рычащим допотопным чудищем, сияющим хромом; солдаты из патруля военной полиции, с расстегнутыми манжетами бронежилетов и поднятыми стеклами шлемов, узнав машину, беспечно помахали им, и Джон высунул руку в окно, отвечая на приветствие.

Она сказала:

– Какое счастье – ехать с тобой вот так.

– Мы же увидимся завтра. Я сменюсь с дежурства, и вечером мы отправимся в рыбный ресторан на набережной, тот самый, «Сентоса», помнишь?

– Тот, где ты перепутал уксус с вином?

Он засмеялся:

– Нет. Тот, в котором тебя едва не изнасиловали двое вооруженных громил.

– Ах, этот! Твое появление их спасло. Я как раз собиралась рассердиться. Ты же знаешь, какова я в гневе.

– Именно поэтому хозяин заведения так благодарил меня – я спас его ресторан. Переломанные столики и перебитая посуда в баре – ничто перед тем, что могла натворить взбешенная журналистка.

Смеясь, она прижалась щекой к его плечу:

– А что за повод? Тебе выплатили премию? Нет? Может, тебя повысили, наконец? Я угадала?

Он на мгновение отвлекся от дороги, чтобы взглянуть на нее:

– Сегодня ровно год с тех пор, как мы познакомились.

– В самом деле? Господи, какая я забывчивая! Ты ведь не думаешь, что мне это безразлично? – Внезапно она посерьезнела. – Подумать только, целый год в этом бедламе! По вечерам не могу заставить себя заснуть, все жду чего-нибудь плохого; не может же быть, чтобы везло так долго… – Она никак не могла назвать его простым словом «милый», странное предубеждение не давало ей сделать это, простое слово было неуместным среди окружающего горя. Она надеялась, что научится произносить его после свадьбы. Осталось совсем чуть-чуть. Всего месяц. Месяц до окончания ее командировки.

Он покачал головой:

– Ты стала такой сентиментальной… Куда подевалась сорвиголова, снимающая расстрелы?

– Я и в самом деле изменилась, Джон. – Она слегка запнулась, произнося его имя. Захотелось назвать его ласково – «Джонни», но в машине с открытыми стеклами ей казалось, их слышит весь город, все эти невнятные любопытные люди на грязных улицах. Она продолжила, понизив голос почти до шепота: – Никогда не думала, что чувство может так изменить человека. Горе – да, но не любовь. Оказывается, когда есть что терять, начинаешь смотреть на мир по-иному. Не верится, что скоро всего этого не останется. Больше никаких взрывов. Никаких брошенных детей. Никаких трупов и оторванных конечностей. Я так боюсь потерять тебя, Джон. Каждый раз, когда снимаю перестрелку или когда ночью слышу взрывы. Кажется, что каждый выстрел направлен в тебя. Ты высадишь меня у гостиницы, я усядусь в кресло подальше от окна и буду слушать, как воют сирены на улицах. И думать о тебе.

– Я простой детектив, дорогая. Вот те ребята, – он кивнул через плечо, – за них надо опасаться. В них стреляют каждый день. В нас – нет. Ты же знаешь, я хитрый лис. Я вывернусь. И я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю. – Она произнесла это, жадно рассматривая его, крепко ухватившись за его локоть, мешая ему вести машину. Говоря это, она старалась не думать о том, что рано утром ей придется выехать на съемки последствий очередного бессмысленного теракта: тех самых оторванных конечностей, детей со сплющенными телами, раненых с остановившимися от боли взглядами, и что они опять попадут под обстрел и дорога будет перерезана, им придется петлять в объезд, по пути они получат сообщение о перестрелке и рванут за новым сюжетом. Потом, поздно вечером, если повезет добраться до гостиницы и умыться струйкой холодной ржавой воды, нужно будет сделать предварительный монтаж и протолкнуть записи через спутник, отстояв очередь среди шумных, немного пьяных от войны и виски и таких же измотанных, как она, корреспондентов. И никакого рыбного ресторанчика не получится. Единственной ее едой будет чашка паршивого кофе утром и кусок холодного консервированного мяса, проглоченный на ходу днем. Если повезет. Если повезет вернуться вообще. Повезет не нарваться на пулю снайпера, не наступить на мину, не вдохнуть ядовитого газа. – Я так люблю тебя, что не могу передать словами, Джон. Неужели мы и вправду поженимся?

– Если звезда новостей не передумает связываться с нищим лейтенантом из военной полиции, – ответил он улыбаясь.

– Послушай, – она подняла палец, привлекая его внимание, – слышишь? Какая красивая мелодия.

Из открытого кафе лилась музыка. Ханна мечтательно зажмурилась, едва слышно напевая:

Летний день —

Жизнь легка и чудесна.

Рыба плещет в пруду,

И созрел урожай.

Твой папаша богат,

А мамуля прелестна,

Что ж ты плачешь, малыш,

Засыпай…

Сообщение по радио отвлекло Джона: передали о взрыве на перекрестке между Гандади и Селати. Совсем рядом.

Почувствовав его напряжение, Ханна открыла глаза. Первое, что ей бросилось в глаза – столб дыма над домами. И лицо Джона – оно приобрело твердость, глаза быстро обшаривали толпу, просеивали лицо за лицом, деталь за деталью.

– Опять, – устало произнесла она. Голос певицы за окном уверял ее: «День придет, ты с улыбкой проснешься…»