Читать интересную книгу Пленники надежды - Джонстон Мэри

Это поместье было красиво и богато. И англичанин подумал об ужасающих суммах, проигранных им Седли и Роскоммону, и быстро подсчитал в уме количество бочек табака, которые надобно будет продать, дабы уравнять счет. К тому же стоящая рядом девушка была так прекрасна, что наверняка произведет фурор в Уайтхолле, и Уоллер[3] воспоет ее в своих стихах, а Лели[4] сможет написать с нее портрет, нисколько при этом не льстя своей модели. Молодой человек сжал тубы, приняв окончательное решение, и повернулся к своей родственнице-виргинке, которая, забыв обо всем остальном, смотрела, как белый парус корабля становится все больше и больше.

— Сколько еще ждать, кузина?

— Всего несколько минут, если только не стихнет ветер.

— И тогда вы наконец получите свои сокровища. Но поверьте, сударыня, когда вы нарядитесь во все те уборы, на которые ваш пол полагается, дабы подчеркнуть свои прелести, это будет все равно, что "расписывать цвет лилии прелестной и золото скрывать под позолотой"[5]. Афродите этих западных берегов океана нет нужды себя украшать.

Девушка посмотрела на него со смехом в глазах.

— Вы слишком уж часто потчуете меня красивыми речами, кузен, — чопорно сказала она. — Мы тут хорошо знаем цену льстивым словесам, которые то и дело расточаете вы, придворные кавалеры.

— Клянусь моей бессмертной душой, сударыня, да будь я проклят, если…

— Знаете ли вы, какой штраф налагается на тех, кто сыплет проклятиями, сэр Чарльз? Но смотрите, как вырос в размерах парус этого корабля! Обогнув длинный болотистый остров, он ускорит ход. И уже совсем скоро мы сможем увидеть моего отца, машущего нам платком.

Молодой человек прикусил губу.

— Я вижу, что нынче вам угодно быть жестокой, сударыня, но я повинуюсь, ибо я ваш раб. Мы будем вместе высматривать платок полковника Верни. Кстати, сколько черных рабов он вам привезет?

Она засмеялась:

— Всего полдюжины чернокожих, но сверх того есть еще несколько белых кабальных невольников, на тот случай, если вы предпочитаете быть причисленным к ним.

— Кабальные невольники! Ах да! Эти сервенты-англичане[6], которых продают в неволю, дабы оплатить их проезд. Благодарствую, сударыня, но в отличие от них я буду оставаться невольником до конца моих дней.

— Может статься, что те, кого нынче привезет мой отец, не обычные кабальные работники, которые едут сюда за лучшей долей. Возможно, он приобрел кого-то из партии опасных уголовных преступников из Нью-гейта[7], которых держали в тюрьме Джеймстауна, пока окрестных плантаторов оповещали о том, что "груз" прибыл. Как бы мне хотелось, чтобы капитаны кораблей и купцы перестали возить сюда этих негодяев. Другое дело — негры: к этим бедным несмышленым существам можно относиться снисходительно, ведь они лишь немногим выше животных, к тому же они привязываются к нам, а мы к ним. Простые кабальные работники тоже неплохи, среди них бывает немало честных и умных людей. Но эти уголовники ужасны, мне противно даже глядеть на них. Они все до одного воры и убийцы.

— Вряд ли колония что-то выигрывает от привоза их сюда.

— Воистину так, и мы надеемся, что эта практика будет прекращена. Я прошу отца их не покупать, но он говорит, что одному человеку не под силу остановить злоупотребление — что покуда их труд используют другие плантаторы, ему ничего не остается, как тоже их приобретать.

Сэр Чарльз Кэрью вежливо подавил зевок.

— Корабль, который доставил меня сюда более двух недель назад, — лениво произнес он, — вез партию этих каналий. Было весьма забавно наблюдать за их ужимками, когда я видел их в трюме. Там было двое диких ирландцев, которых выводили на палубу, чтобы они потешили нас пляской. Бог ты мой, какие же они выделывали коленца! Мы с капитаном заключили возобновляемое каждый день пари на пять новых гиней о том, кто из этих двух негодяев продержится дольше, всякий раз обещая победившему служителю Терпсихоры[8] пинту рома. Проиграв таким образом двадцать гиней, я обнаружил, что капитан повадился поить своего человека спиртным также и перед тем, как вывести его на палубу. И он, полный пьяной удали, разумеется, побеждал.

— Бедный сэр Чарльз! И что же вы сделали?

— Послал капитану вызов на дуэль и сразился с ним на его же собственной палубе. Кстати, среди этого гнусного сброда был один малый, которого я, по правде говоря, почти жалел, хотя этот преступник, конечно же, всего лишь получил по заслугам.

— И что же он собой представлял?

— Ему было лет тридцать, он был красив, гибок, хорошо сложен и двигался довольно изящно. У него был вид человека, который знавал лучшие времена. Я помню, как один раз, когда капитан принялся осыпать его особенно забористой бранью, он хлопнул себя ладонью по левому боку, как будто ожидал найти там эфес рапиры. К тому же он был чистоплотен, держал свои лохмотья в порядке, насколько это было возможно, и был менее, чем его собратья, похож на дикого зверя, валяющегося на вонючей соломе. Но он был злобным псом. У меня с ним были кое-какие столкновения, когда он имел дерзость встать на защиту того, что он изволил именовать честью одной из своих товарок… Это было чрезвычайно забавно… После этого я взял в обыкновение наблюдать за ним через открытые люки. В море можно находить развлечение даже в пустяках, мистрис[9] Патриция. Он часами сидел или стоял, глядя мимо меня с совершенно неподвижным лицом. Остальные злодеи быстро собирались вместе под люком и начинали упрашивать меня бросить им на полпенса табаку, но как я ни старался, от него я не мог добиться ни слова, ни взгляда. Чтоб мне пропасть — да ему, пожалуй, хватало наглости гневаться на меня за то, что я там был.

— Жестоко глазеть на чужие страдания.

— Полно, сударыня! Этот сброд привык к тому, чтобы на него глазели. Ньюгейт и Брайдуэлл[10] — это такие же театры, как "Кокпит" или "Королевский театр", и светское общество стекается на зрелища, которые предлагают те и другие, с одинаковой частотой. Но смотрите — шлюп уже миновал тот длинный затапливаемый островок, и теперь между ним и причалом лежит только чистая вода.

— Да, теперь он приближается быстро.

— Что приближается? — спросил голос из дверей.

— "Летящая Пэтти", тетя Летиция, — ответила девушка, оглянувшись через плечо. — Надень чепец, и пойдем с нами на причал.

Из прихожей на террасу вышла мистрис Летиция Верни; на ее увядших щеках красовались два красных пятна, а высокое худое тело взволнованно трепетало.

— Я уже полностью готова, дитя мое, — дрожащим голоском сказала она. — Но помяни мое слово, Патриция, либо что-то будет не так с моей нижней юбкой из рубчатого шелка, либо окажется, что Шаретт прислал мне не то количество зеленых чулок или полотняных сорочек. Разве ты не слыхала, как ночью кричала ушастая сова?

— Нет, тетя Летиция, не слыхала.

— А я всю ночь просидела у окна. Не сомкнула глаз. А нынче утром Хлоя опрокинула солонку, и соль высыпалась в мою сторону. — Мистрис Летиция возвела очи горе и скорбно вздохнула.

— А мне снились цветы, тетя Летиция. Мили и мили цветов, бледных, холодных и душистых, как те, которыми осыпают покойников.

Мистрис Летиция испустила тяжкий вздох.

— Это очень дурной знак. Жене капитана Нортона (до замужества Полли Уилсон) приснились цветы в ночь перед той резней, которую индейцы учинили в сорок четвертом году. Единственное, что успела произнести эта бедняжка, когда тишину ночи разорвал боевой клич дикарей и они выбили дверь, было: "Я же тебе говорила". Это были ее последние слова. Затем цветы приснились Марте Уэстал, и два дня спустя ее сын Джеймс наступил на морского кота. И мне самой приснились розы за неделю до того, как в Виргинию прибыли эти мерзкие комиссары круглоголовых во главе с мятежником Клэр-борном в сопровождении целого флота и принудили нас сдаться их гнусной Республике.