Преобладающее большинство обретавших широкое и прочное признание стихотворений (включая “песенные”) тех лет никак нельзя отнести к “батальной” поэзии; нередко в них даже вообще нет образных деталей, непосредственно связанных с боевыми действиями, – хотя в то же время ясно, что они всецело порождены войной».
Развивая мысль Вадима Валериановича, отметим совершенно поразительное отсутствие ненависти и агрессии. Советская военная песенная поэзия – в диапазоне от марша до лирики – совершенно девственна в пробуждении, так сказать, чувств недобрых. От ненависти социально-классовой до ксенофобии. В песнях периода Великой Отечественной вообще очень редко попадаются «немцы» и «фашисты».
Чаще речь идёт о неких неконкретизированных «врагах», причем даже в предельно откровенной для того времени «Враги сожгли родную хату» Михаила Исаковского на музыку Матвея Блантера (1945 г.). Понятно, что есть враги, их надо уничтожать, но жизнь сильнее смерти, и огромность и хрупкость её воплощает образ Родины с её далёкими любимыми, соловьями, осенним лесом, травой заросшим бугорком в широком поле, фронтовым братством с махорочкой, чарочкой и задушевным разговором…
Какое разительное отличие от военной публицистики того же Ильи Эренбурга – разумеется, тоже на тот момент необходимой. И даже когда русские ребята поют «В Германии, в Германии, проклятой стороне» (Алексей Фатьянов, «Давно мы дома не были»), совершенно понятно, что эмоциональное отношение к территории, откуда пришёл жестокий агрессор, не распространяется на людей, её населяющих… Впрочем, поэты, представленные в антологии, не обошли темы трагического расчеловечивания как у воюющей другой стороны, так и у ориентированной на врага публики российского происхождения.
Нам продолжают объяснять, в годы какой свирепой всеобщей мобилизации всё это создавалась и пелось, в смертельной схватке двух тоталитарных монстров; военная цензура, идеологический пресс, диктатура и СМЕРШ… А песенная военная поэзия – и аутентичная, и та, что из неё мощно выросла позже в 1960-е-70-е (еще одна, да-да, заслуга Леонида Брежнева, объявившего Победу главным достижением строя и страны), неизменно и последовательно противоречит подобным идеологемам и дидактике.
И вот тут всё познаётся в сравнении – в Третьем рейхе ничего подобного в песенном творчестве не было. Военные марши («собачьи», по выражение прозаика-фронтовика Виктора Курочкина) – пожалуйста. Бытовые, преимущественно фольклорные песенки – да, пелись. Но песни, рождённые всей полнотой сознания воюющего народа, отсутствовали как культурный факт. В песенной поэзии великой войны советский народ оставил непреложное свидетельство, доказывающее цветущую сложность тогдашней духовной жизни, многообразие проявлений «скрытой теплоты патриотизма» (Лев Толстой).
Кстати, именно из «народного» корпуса военных песен с её подтекстами, полутонами, проблематикой случившегося навсегда выбора и пр. выросло мощное советское экзистенциальное искусство последующих десятилетий – поздний Заболоцкий, отчасти деревенская и лейтенантская проза, Василь Быков и тот же Виктор Курочкин, Шукшин, Тарковский и вообще многие образцы и образы антропологического кинематографа 1970-х, военные и метафизические баллады Высоцкого…
И поэты, составившие нашу антологию, наследуют в огромной степени не стадионному хайпу шестидесятников, но именно «солдатской песне», заставляющей самые разные идентичности и общности чувствовать себя единым народом.
«Рвать площадки» – это полдела, а вот так работать в поэзии, чтобы поэтическое слово стало насущно, как в лучшие и главные времена, – это мировоззренческий сдвиг, которого не отменить.
Отметим ещё одно совершенно революционное явление в современной русской словесности, очень заметное в произведениях, составивших антологию: укрепрайоны постмодерна поэты гвоздят при помощи одного из главных его инструментов – центонного стиха. Который несколько десятилетий считался забавой поэтических мальчиков, а объективно – признаком пошлой эстрадности. Лучшие сегодняшние поэты работают серьёзнее, предпочитая не евродизайн, но чертёж архитектора. Берут идею, а интонацию переключают в другой регистр. Множественная цитата используется не в качестве мультикультурного лего для катронных месопотамий иронии и стёба, а в качестве архимедова рычага, вытаскивающего клад Традиции. Наиболее цитируемые поэты, прямо и темами/мотивами: Семён Гудзенко, Борис Слуцкий, Александр Твардовский, Юрий Кузнецов, Иосиф Бродский, советская песенная поэзия, Эдуард Лимонов, Егор Летов. Интегральная фигура – Николай Гумилёв.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Необходимо также сказать, насколько содержание антологии противоречит идеологии априорной вторичности, столь характерной для клубно-сетевой поэзии последних десятилетий с её групповой (по сути сектантско-казарменной) дисциплиной и непременной «повесточкой».
Большинство поэтов, представленных в антологии, объединяет одна очень русская эмоция (она же – важнейшая лирическая идея) о том, что у Бога мёртвых нет и наши павшие продолжают воевать с нами бок о бок, одновременно являясь защитой живых и их небесным представительством. Этот поэтический сюжет о русской Валгалле, восходящий к Гавриилу Державину и продолжавшийся по линии Бродский – Высоцкий – Лимонов (для русского поэтического сознания вообще характерна своеобразная метафизика хаоса, сложнейшего духовного опыта, когда христианское сознание мирно соседствует с античной и племенной мифологией), ставится одним из самых знаковых и влиятельных в военной русской поэзии.
Мы намеренно не цитируем стихов, чтобы читатель оценил всю мощь и неотменяемость общего поэтического контекста и складывающегося канона.
Терпения, мужества нам. И Победы, конечно.
Алексей Колобродов,Олег ДемидовВладимир Алейников
«Скифские хроники: степь да туман…»
Скифские хроники: степь да туман,Пыль да полынь, чернозём да саман,Шорох травы да соломы.Западный ветер – похоже, с дождём,Дверца, забитая ржавым гвоздём,Тополь, – ну, значит, мы дома.Ключ полустёртый рассеянно вынь,Разом покинь беспросветную стынь,Молча войди – не надейся,Что хоть однажды, но встретят тебя,Лишь привечая, пускай не любя, —Печь растопи, обогрейся.Всё, что извне, за окошком оставь,Чувства и помыслы в сердце расплавь —Долго ль пришлось добиратьсяВ эти края, где души твоей частьС детства осталась? – на всё твоя власть,Господи! – как разобратьсяВ том, что не рвётся блаженная связь,Как бы тропа твоя в даль ни вилась,Как бы тебя ни томилиЗемли чужие, где сам ты не свой? —Всё, чем дышал ты, доселе живой,Ливни ночные не смыли.Что же иглою цыганской сшивать?Как мне, пришедшему, жить-поживатьЗдесь, где покоя и волиСтолько, что хватит с избытком на всех,Где стариною тряхнуть бы не грех,Вышедши в чистое поле?
«Для смутного времени – темень и хмарь…»
Для смутного времени – темень и хмарь,Да с Фо́роса – ветер безносый —Опять самозванство на троне, как встарь,Держава – у края откоса.Поистине ржавой спирали витокБесовские силы замкнули —Мне речь уберечь бы да воли глоток,Чтоб выжить в развале и гуле.У бреда лица и названия нет —Глядит осьмиглавым дракономИз мыслимых всех и немыслимых бед,Как язвой, пугает законом.Никто мне не вправе указывать путь —Дыханью не хватит ли боли?И слово найду я, чтоб выразить сутьЭпохи своей и юдоли.Чумацкого шляха сивашскую сольНе сыплет судьба надо мною —И с тем, что живу я, считаться изволь,Пусть всех обхожу стороною.У нас обойтись невозможно без бурь —Ну, кто там? Данайцы, нубийцы?А горлица кличет сквозь южную хмурь:– Убийцы! Убийцы! Убийцы!Ну, где вы, свидетели прежних обид,Скитальцы, дельцы, остроумцы?А горлица плачет – и эхо летит:– Безумцы! Безумцы! Безумцы!Полынь собирайте гурьбой на холмах,Зажжённые свечи несите,А горлица стонет – и слышно впотьмах:– Спасите! Спасите! Спасите!