Читать интересную книгу Личное первенство - Юрий Нагибин

— А вы что, за Шелешнева болеете? — с улыбкой спросил майор.

— Я-то? Нет, за Соколова.

Этот разговор неприятно взволновал Шелешнева.

«Чепуха, — пытался он себя уговорить, — если б было так, Сергей сам мне сказал… Нет, не сказал бы и сейчас не скажет, даже если я напрямик спрошу. Не захочет, чтоб я чувствовал себя связанным в бою. Дернула же меня нелегкая выйти из раздевалки! Теперь я все время буду помнить об этом и не решусь бить в голову… Повредить бровь накануне решительных схваток! Какое легкомыслие и как это похоже на Сергея! Но, может, все-таки пустой слух? Едва ли. Парнишка с подбитым глазом, кажется, сам боксер. Ах, как глупо! Но почему ошибки таких людей, как Сережа, всегда обращаются против других? Ведь не ему, а мне будет труднее. Ну, тут я, пожалуй, не прав. Сереже придется все время защищать поврежденную бровь, выходит одно на одно…»

Он сам сознавал сомнительность своего вывода и, недосмотрев боя Щербакова с Савушкиным, удалился в раздевалку, где просидел оставшуюся четверть часа в мрачном раздумье.

Когда они выходили на ринг и позже, когда обменивались рукопожатиями с судьей и друг с другом, Шелешнев пытался рассмотреть бровь Соколова. Было ли то самовнушением или глаза говорили ему правду — кожа над левой бровью Соколова казалась тонкой, непрочной. Но густая бровь не позволяла видеть рубчик шрама, если только он действительно был.

— Бой — сказал судья, ступив назад.

Быть может, Сергей учел предупреждение, сделанное ему Шелешневым в машине, быть может, причиной тому была слабая бровь, но он начал бой с не свойственной ему осторожностью. Он был очень хорошо закрыт, и Шелешневу удалось провести лишь несколько слабых ударов по корпусу. Контратака Соколова была удачнее. Он трижды попал Шелешневу в голову и кончил раунд под аплодисменты зрителей.

— Раунд Соколова, — шепнул секундант Шелешневу, когда тот после гонга возвратился в свой угол, — будь поактивнее.

«Легко советовать, — подумал Шелешнев. — Будешь тут активным, когда перед глазами эта проклятая бровь…»

Развязка наступила в середине второго раунда.

Став более уверенным после первого, Соколов отбросил заботу о защите и пошел в наступление. Он бил справа и слева, длинные прямые чередовал с мощными крюками. Казалось, голова Шелешнева сама притягивается к его перчатке.

Шелешнев отвечал ударами по корпусу и при каждой возможности вынуждал обоюдный захват. Только бы выдержать этот штурм, тогда бой снова вступит в более спокойное русло! Но он знал, каким огромным запасом сил обладает Соколов.

«Так и проиграть можно», — подумал он, очередной раз повиснув на Сергее.

— Бокс, — сказал судья, разводя противников.

Шелешнев не успел еще найти точку опоры, когда Соколов нанес удар. В зрачки стремительно хлынула тьма, родившая через миг ослепительную вспышку и боль, словно в голове разорвалась граната. Он присел на корточки, но сразу же вскочил, не дав судье начать счет. Соколов улыбнулся, показав каучуковую накладку на зубах. Он был доволен, что Шелешнев выдержал такой удар.

В глазах Алексея расплывались радужные круги, но самообладание ему не изменило. И когда Соколов снова кинулся на него, он сам сделал выпад, целясь в подбородок. Но тут произошло что-то непонятное. Уклоняясь от удара, Соколов сделал головой ныряющее движение, перчатка Шелешнева просвистела мимо цели, едва задев лицо Сергея, а сам он по инерции полетел на канаты.

Алексей мгновенно оттолкнулся от канатов, шершаво ожегших кожу груди. Но Соколов и не думал нападать. Он стоял посреди ринга, наклонив голову, кроваво-красный лоскуток свисал с его глаза, струйка крови бежала по скуле к уголку рта. Резкий удар Шелешнева, по касательной задевший его поврежденную бровь, как бритвой срезал слабую кожу.

Но все это дошло до Шелешнева позднее. Сейчас Алексей видел лишь, как под канаты ловким, привычным движением скользнул старый боксерский врач Коробейников, слышал, как он сказал, едва глянув на бровь Соколова:

— Ну, милый, дело табак!

Все остальное Шелешнев воспринимал так, словно окружающие сговорились играть в бессмыслицу. Доктор снова юркнул под канаты, а за ним с таким видом, будто ему вовсе не нужно продолжать схватку, последовал Соколов. Судья на ринге обменялся короткими словами с другими судьями, подошел к Шелешневу и взял его за правую руку.

«Они и меня хотят втянуть в свой глупый сговор», — подумал Шелешнев, отчужденно глядя на свою руку, которую судья властным движением поднимал кверху. «Опомнитесь, ведь бой не кончен!» — хотелось крикнуть ему, но он молчал, подавленный смутным, тяжелым чувством чего-то непоправимого.

— Победил Шелешнев! — с ужасом услышал он слова судьи.

Ему вдруг вспомнился цирковой заяц, негнущейся, прямой, как палка, лапой колотивший в барабан. Казалось, заяц пробрался к нему внутрь и часто, больно, гулко колотит по сердцу.

Кто-то накинул ему халат на плечи.

— Поздравляю, Алеша, — сказал секундант, — все-таки победа.

Шелешнев не ответил, он тяжело пролез под канатами и стал пробираться к выходу. К нему тянулись какие-то люди, стоял нестройный шум голосов, раздавались аплодисменты. Затем перед его глазами оказался букет ярких цветов, и он услышал голос мастера кузовного цеха Карпухина:

— От наших ребят! Будущему чемпиону!

Сделав над собой усилие человека, берущегося голой рукой за раскаленный брус, Шелешнев взял букет и, не поднимая головы, быстро пошел в раздевалку.

Алексею не раз доводилось испытывать горечь поражения, но то ничего не стоило перед горечью сегодняшней победы.

Шелешнев долго стоял под душем. Колючие струи хлестали тело, вместе с усталостью смывая и то нехорошее, что он только что пережил.

Одевшись и уложив в чемоданчик свое боксерское снаряжение, Шелешнев вышел в раздевалку.

На подоконнике, охватив колено руками и мерно покачивая ногой — ее обычная поза, когда она была чем-либо раздражена, — сидела Нина. Перед ней стоял Соколов. Белый крестик пластыря — знак удара — закрывал его левую бровь. Шелешнев не ожидал этой встречи (по дороге на стадион Соколовы говорили, что сразу после матча пойдут на именины к брату Сергея), он смутился. Соколов быстро повернулся к нему.

— Будь добр, подтверди Нине, что ты понятия не имел, что у меня слабая бровь. Беда с этими женщинами, — добавил он с натянутым смехом, — заладила, что ты нарочно метил…

У Шелешнева похолодели щеки. Стараясь не глядеть на пластырь, стянувший кожу лба и как-то странно перекосивший лицо Сергея, он молча, с натугой кивнул головой.

— Ну, вот видишь! — торжествующе воскликнул Соколов, и Шелешневу почудилось в его тоне облегчение, словно где-то, в глубине души, и у Сергея шевелилось сомнение.

— Я вовсе не осуждаю Алексея, — сухо сказала Нина. — С какой стати человеку отказываться от лишнего шанса? Даже единственного, если хотите. Пожалуйста, не перебивай меня, — бросила она Сергею. — Я же не говорю, что это запрещенный прием! Но все-таки я рада, если Алексей действительно не знал.

— Я знал… — Шелешнев намеревался рассказать все до конца, но на лице Нины появилось такое гадливое выражение, что слова застряли у него в горле.

— Лучше бы ты соврал! — Она брезгливо передернула плечами, вся как-то съежилась, будто прикоснулась к чему-то нечистому. — Хоть бы ради меня, ради прежнего твоего… — Она хотела сказать «чувства», но, вспомнив о Сергее, удержалась.

«Так она знает, что я ее любил? Как же она может так низко обо мне думать?»

Шелешневу уже не хотелось оправдываться в глазах Нины. Движимый злым, оскорбленным чувством, он с вызовом проговорил:

— Если удар был неправильный, пусть Сергей опротестует бой.

— Замолчи. Гадко!

Соколов стоял, нагнув голову, внимательно глядя на серый исхоженный линолеум. Его маленькие, тесно прижатые к голове уши слегка порозовели. Шелешнев ждал, что он заговорит, но Сергей молчал. Алексей снял с вешалки плащ, неловко поклонился и вышел…

И вот он снова сидит в машине, на этот раз один, и пробирается сквозь людскую запруду к Ленинградскому шоссе.

Сумерки прозрачным туманом окутали улицы. Словно светляки, горели зеленые огни светофора. Шелешнев включил малый свет, желтоватая муть растекалась в воздухе перед носом машины.

Большие уличные часы показывали четверть десятого. В половине десятого должны начаться при заводском клубе занятия молодежной секции бокса, которой он руководил. Клуб находился на другом конце Москвы. Шелешнев вздохнул и нажал педаль акселератора. Когда стрелка спидометра добралась до пятидесяти километров, он сбросил газ — на большую уступку себе он не был способен.

Знакомый запах кожи и здорового человеческого тела ударил в нос Шелешневу, едва он переступил порог физкультурного зала.