Оригинальный купаж от нашей небесной покровительницы. Увеличивает потенцию, но только после того, как вы выпьете три кружки». Тогда они смеялись сильнее, чем шутка того заслуживала, в основном чтобы напомнить себе, что еще могут смяться. Джули всегда могла рассмешить ее.
Линнея взяла ломтик жареного картофеля и принялась чертить им узоры в рассыпанной по тарелке соли. Круг, спираль, треугольник. Простые движения пока что сдерживали ее память, но Линнея знала, что воспоминания никуда не делись. Они все так же порхали на краю сознания, не желая сдаваться. Пытаясь вырваться на свободу. Через минуту она выронила ломтик картофеля, опустила голову на руки и позволила воспоминаниям прийти.
Ей пять с половиной лет, она смотрит на новорожденную кроху, пускающую пузыри на их старой цветастой кушетке. Мама спит, отец куда-то ушел. Пока что они с малышкой были в безопасности. «Джули», — говорит она и протягивает палец, чтобы та смогла схватить его. Крохотные пальчики сжимаются вокруг пальца старшей девочки. «Моя маленькая», — подумалось ей тогда. Самая лучшая из кукол, потому что она отвечает тебе. Пока что она мало что умеет, но со временем научится. Сестра научит ее всему. Научит играть, обниматься, есть мороженое. Раскачиваться на качелях и спрыгивать с них.
Становиться невидимой, когда в доме появляются большие стеклянные бутылки с Дрянью.
Песня сменилась начальными аккордами The First Noёl[4]. Линнея увидела, как они с Джули рождественским утром, в шесть часов, сидят наверху лестницы и ждут, когда же наступит семь утра. Семь утра было тем волшебным часом, когда им позволялось спуститься вниз и проверить чулки — разумеется, при условии, что они не будут шуметь. Шум в доме Полов считался самым страшным грехом. В особенности ранним утром, после ночи с бутылкой.
Чаще всего рождественские подношения были скудными. Но подарки не имели значения. В этот предрассветный час значение имела только Джули, которая прижималась к ней в поисках тепла, и тогда они шептались обо всем на свете, кутаясь в полосатое одеяло. Линнее тогда было лет десять, может быть, одиннадцать. Джули только что пошла в детский сад.
— Линнея, где живет Бог?
— Везде. Так говорит отец Джон.
— Нет, я хочу знать, где Его дом? У Него же есть дом?
— Отец Джон говорит, что в церкви.
— В нашей церкви? Святой Анны?
Она пожимает плечами:
— Наверное.
— Тогда как же у Него может быть день рождения?
— У отца Джона?
— Нет, глупая. У Бога.
— О чем ты?
— В церкви Святой Анны нет кухни. Если у Бога нет кухни, как же Он может спечь праздничный торт? Если у тебя нет торта, у тебя нет и настоящего дня рождения. Как же Рождество может быть Его днем рождения, если Он живет в церкви Святой Анны?
Она бы рассмеялась, но у Джули было такое серьезное личико, что Линнея просто не смогла бы отделаться от нее какой-нибудь шуткой. Поэтому она сказала первое, что пришло в голову:
— Ангелы пекут Ему торт. На кухне у приходского священника, — вранье, но оно должно было прогнать озабоченность из глаз сестренки. Несколько лет в чистилище казались небольшой ценой за это. — Бог не может сам приготовить себе торт. В смысле, Он может, но это было бы нечестно. Поэтому ангелы готовят торт при помощи ангельского волшебства. Сестра Фрэнсис говорит, это волшебство помогает нашим ангелам-хранителям защищать нас.
— А-а-а, — Джули еще плотнее прижалась к ней. — Когда я стану такой же большой, как ты, я тоже буду все знать о Боге?
— Угу, — она обняла Джули за худенькие плечи и зажмурилась, чтобы унять жар в глазах. Еще одна ложь. Большую часть времени она была так напугана, что хотела бы убежать за миллион миль отсюда. Но она нужна Джули. Она должна быть сильной и смелой. Никто больше этого не сделает. Ни ангелы-хранители, о которых постоянно болтает сестра Фрэнсис, ни Бог — это уж точно. Бог на них не смотрит. Ну, или Ему просто нет до них дела.
Запах жареного лука вернул ее назад в забегаловку. От этого запаха желудок у нее сжался. Она сунула руку в карман плаща, где обычно носила пачку банкнот, вытащила десятидолларовую бумажку, швырнула ее на стол и выскочила из кабинки. Пока она шла к двери, никто не обратил на нее ни малейшего внимания. Ночной воздух, такой холодный, непривычно холодный для Лос-Анджелеса, но чистый и живительный, манил наружу.
Выйдя за дверь, она сделала глубокий вдох, а затем прислонилась к стене, охваченная внезапной слабостью. Выбеленный камень холодил спину. Ну и куда, черт побери, ей теперь идти? Домой, в пустую квартиру? Она оторвалась от стенки и поковыляла вниз по улице. Одна нога, потом другая, дрожь понемногу уходила, и теперь она шагала более уверенно, оставляя за собой городские кварталы. В этой части города тротуары уцелели. Расставшись с Джули, она шла долго, так долго, что решила, будто голодна, и зашла в первую попавшуюся закусочную. Ей стало интересно, как далеко она сейчас от поврежденных землетрясением районов.
Ветер усилился, трепля ее волосы и играя с подолом плаща. Она задрожала под его порывами. «Неподходящая неделя для стирки», — мелькнуло у нее в голове. Кто же знал, что в Лос-Анджелесе будет так холодно? Но после землетрясения все пошло кувырком. Высотные здания обратились в пыль, знакомые улицы зияли провалами и топорщились углами обломков, друзья и родные погибли или пропали. В эти дни о приближающемся конце света голосили не только полубезумные уличные проповедники. В особенности после того, что местные СМИ окрестили Пришествием. Она вспомнила увиденное в одном из новостных выпусков — дерганные, забитые «шумом» кадры, на которых проступало нечто огромное и яркое, подобное колонне из языков пламени, принявших форму ангельских крыльев. И звук, записанный на микрофон каким-то бесстрашным репортером, — глубокий низкий рев, вибрация от которого ощущалась даже через телевизор, напоминающий одновременно завывания урагана и вопли проклятых.
После этого люди устремились в уцелевшие церкви и пункты медицинской помощи, развернутые в самых пострадавших от землетрясения районах. В одном из них она провела трое суток, оказывая первую помощь и стараясь хоть чем-то облегчить страдания людей, пока сама не рухнула на пол лазарета, потеряв создание от усталости. Тогда ее отправили домой, но она не могла расслабиться настолько, чтобы заснуть, хотя и понимала, насколько нужен