Позднее, я узнал от дневального склада, что когда каптерщик пошел в отказ, Федорчук, ударом кулака сбил его с ног. Бил ногами до тех пор, пока тот не сознался в подмене.
Если рассказывать честно, то в душе был благодарен отрядному. Из-за меня он пошел на очень серьезное нарушение режима содержания. Если бы он покалечил или убил осужденного - активиста, то сам бы оказался за решеткой.
Он мог этого и не делать. Ведь, формально все было на месте. Я мог все выдумать и, из личной неприязни, оговорить каптерщика. Ведь сидел за тяжкое правонарушение. Но, он поверил мне, грабителю банка. А не, твердо ставшему на путь исправления и освобождавшемуся досрочно, зеку-активисту.
За три дня до свиданья была общая уборка помещения барака и я отказался в ней участвовать. Ушел в соседний локальный сектор и долго занимался на брусьях и турнике. Когда вернулся, уборка уже шла к концу и лег спать.
На следующее утро, к себе в кабинет, меня вызвал Федорчук. Он долго молча сидел за столом и курил. Я стоял перед ним навытяжку и дышал дымом его сигареты. Мне не нравятся курящие люди. Начинал потихоньку его ненавидеть. Уже знал, что произойдет что-то не совсем приятное. Но. такого и ожидать не мог.
Федорчук полистал мое личное дело
- К «черным» хочешь примкнуть. А, зона здесь «красная», - сообщил он пренебрежительно. - Я не Макаренко и воспитывать не буду. Сам определяйся. Просмотрел твое личное дело и нашел два нарушения в следственном изоляторе. За которые ты не понес наказания в полной мере. Ушел на этап с изолятора. Плюс вчерашний отказ от уборки. Выношу тебе десять суток штрафного изолятора. С переводом на три месяца в помещение камерного типа. Будешь продолжать в том же духе, отправлю на «крытую».
Догадывался, что хорошего ждать не стоит, но что приговор будет настолько жестоким и поэтому несправедливым, не мог и предположить. По обычным зоновским меркам мне полагалось, от силы, лишение права отоварки в лагерном ларьке. А, в этой ситуации я автоматически лишался свиданья. И двух передач. Вдобавок, уже никак не мог сообщить маме что бы не приезжала понапрасну.
« Ну, ничего, встретимся еще на свободе. Где-нибудь на товарной станции. Тогда и сочтемся», - думал об отрядном, сидя в одиночке. И представлял, как толкаю его под состав.
Мама приехала на свидание рейсовым автобусом, который ходил только раз в сутки. Узнав у прапорщика, что меня лишили свидания, села на сумки с продуктами и начала есть самое вкусное. Донести до станции две тяжелые сумки она бы не смогла. Решила съесть самое ценное, а остальное скормить бродячим псам.
Начала с вареников со сметаной, и перешла к жареной картошке с мясом. А, впереди был многослойный «Наполеон» и еще сорок килограммов всевозможной снеди. Кому приходилось бывать на длительном свидании, в той или иной роли, тот знает.
От шоковой ситуации не могла остановиться. Все было свежее, сытное и вкусное. И, для нее, дорогое по деньгам. Сама перебивалась с хлеба на квас. Было жалко отдавать еду собакам. Сидела под деревом, заливалась слезами, давилась, но ела, ела и ела. Это могло кончиться больничной койкой.
Подошел лагерный капитан, с вещмешком в руках. Узнав в чем дело, успокоил, посадил в коляску мотоцикла и повез на станцию.
По дороге мама, по инерции, отщипнула кусок «Наполеона» и перевернула банку с борщом. Борщ разлился по коляске. Капитан остановил мотоцикл и помог маме упаковать продукты.
Когда он сажал маму в вагон, то вместе с ее сумками занес и вещмешок. В нем оказались мои вещи. Офицер сказал, что он мой отрядный. Что все будет нормально. На прощанье сказал, что я человек стоящий. Он в людях разбирается.
Мама заплакала и дала отрядному «Наполеон».
Когда меня перевели в ПКТ, ближе к вечеру открылась кормушка и кто-то тихо позвал по имени и отчеству. Я встал с нары и подошел к двери. Из кормушки протянулась рука и вручила пакет. В темноте коридора я не разобрал, кто это был.
В кульке оказался торт «Наполеон». Я щипал его по слоям и тянул неделю.
После выхода на отряд, с Федорчуком я почти не пересекался. Его повысили и он стал заместителем начальника колонии. Не смотря на повышение, бывший отрядный, почему-то всегда называл меня по имени и отчеству.
Опасаясь подобных недоразумений, больше ни разу не вызывал маму на свидание и мы увиделись через много лет. Все это тоскливое время она продолжала слать передачи и бандероли. И, писать длинные письма, вставляя длинные абзацы на французском.
Через год после освобождения, я узнал, что Федорчук, на мотоцикле, попал под поезд. В коляске был его сын, которого спас, отбросив с железнодорожного пути. А сам лишился обеих ног.
Мама прожила очень долго. Дотянула до девяти десятков. Умирала тяжело и болезненно. Врагу не пожелаю. Организовал несколько операций, с участием лучших докторов, но помогало только на короткое время.
Последний врач, отказался оперировать и отодвинул конверт с гонораром.
- Не возьмусь. Давление критическое. Не выдержит анестезии.
Как-то на вокзале, меня окликнули по имени-отчеству. Не смотря на возраст, меня так никто не называл. Никогда не был начальником. Руководителем был. Но, слава Богу, не начальником. Но и подчиненным никогда не был. И не буду. Человек я небольшой, но выше меня только Господь.
Сразу узнал этого постаревшего и усталого человека. И, тоже назвал его имя и отчество. Ведь, несмотря на то, что мы были разными людьми по своей сути, я его уважал.
- Хотел купить покрышки для мотоцикла, но не нашел, - проговорил Федорчук негромко. - Моя резина совсем лысая.
Взял у него адрес и записал точные параметры покрышек. Через пару дней отправил «резину» посылкой по нужному адресу.
Последние дни мама, не могла есть и стонала от невыносимой боли. Я поехал в город и совершил свой самый недостойный поступок. Но никогда в этом не буду раскаиваться. Я отнял у знакомого наемного убийцы-наркомана его дневную дозу однопроцентного морфина. Обрекая его на жесточайшую абстиненцию. Киллер-наркот мне этого не забыл. И никогда не скостит. Ну что же, посмотрим, чей козырь сверху ляжет.
После первого укола она заснула. Перенес ее на кровать и укутал одеялом. Она дышала на ладан. Боясь передозировки, колол по три десятых одного миллилитра. Наркотиков хватило бы с головой на неделю.
Это был, едва ли, не единственный стоящий подарок моей маме. Подарил ей безболезненный уход туда, где нет боли и страданий.
Как-то, под утро, мама тяжело вздохнула и ушла от меня навсегда. Ушла из этой, недружелюбной, для нее, страны. Туда, где бесконечный покой.
Берегу костюм, как зеницу ока. Он стал моим фетишем. Это была единственная вещь, связывающая с людьми моего прошлого. С мамой, которую никогда не любил. Потому, что слово «любовь», здесь не уместно. Слишком мелкая категория. В полной мере не отражает полноты моего чувства.
Я в ней души не чаял.