Читать интересную книгу Искусство пережить ноябрь - Ларс Густафссон

Его осенило, что на самом деле никто не знает, что такое человек.

Ибо со стороны посмотреть на человека невозможно.

Ему захотелось, чтобы и девушка тоже подошла и взглянула в окно.

Она же еще не решила, хочется ей этого или нет. Утомленная, она была такая мягкая и необыкновенно теплая. Она зевнула.

Потом снова натянула ночную сорочку, ее длинные, возможно, слегка подкрашенные светлые волосы рассыпались по изящному кружевному воротничку. У нее были округлые сильные плечи и маленькая крепкая грудь, какая иногда встречается у американок и за тридцать.

Она ему очень нравилась. Друг дружку они почти ни о чем не расспрашивали. Он повстречал ее в баре Джексонвилла, она утверждала, будто недавно овдовела.

Он не особенно задумывался, как там обстоит на самом деле. Просто нужно было во что бы то ни стало принять участие в семинаре на острове Джекилл; был сентябрь 1977 года.

Никто не знает, что такое человек.

Кондиционер работал на полную мощность, и она немного озябла.

Он опять забрался в постель и прижался к девушке.

Ливень несомненно шел к концу. Осторожно, медленно-медленно он зарывался лицом все глубже в ее подмышку, испускающую нежное, влажное тепло и слабый аромат крема "Нивея".

(Много лет назад, помнится, одна девушка в Греции объясняла, для чего горлышкам флаконов с "Нивеей" и колпачкам от них придают продолговатую, такую удобную форму, и тогда его это шокировало.

Тогда шокировать его было несколько проще.) Она приехала из Хьюстона. Вообще говоря, она была очень привлекательная девушка. Как это бывает у многих американок нашего поколения, оргазма у нее долго не наступало, покуда наконец он не накатывал медленными, тяжкими волнами, как прибой на отдаленном берегу, таком далеком, что не всякому путешественнику хватит времени до него добраться.

Ему пришло в голову, что она внегеографична, в Европе такими бывают, пожалуй, девушки из ФРГ.

Девушка без диалекта, без родины, и нет такой тропинки или такой горной гряды, которая была бы знакома ей лучше, чем другим. Она — порождение мира с перемешанной средой обитания, где один мотель похож на другой, а контора одного агентства неотличима от всех остальных.

Сколько таких контор она, наверное, успела сменить после колледжа!

Ему нравились такие девушки: когда сквозь всю эту безликость, сквозь запах "Нивеи", заменяющий диалект, сквозь знание правил поведения и равнодушное знание собственной роли — сквозь все эти знания, которые для человека прежних дней заменяло знание своего ландшафта, его хитросплетений и тайных свойств, когда сквозь все это тебе в них явится вдруг темнота — то единственное, что есть индивидуального в человеке, — ты поразишься тому несказанному теплу, той мудрости чувства, той глубокой интуиции в наслаждении, которой наделены такие девушки.

— О чем ты думаешь? — спросила она много позже той же ночью.

— Каждую минуту на Земле вырубается двадцать гектаров леса. Ты слышала об этом?

— Нет. Но он ведь снова вырастает?

— Поди-ка сюда и посиди со мной у окна, тогда расскажу. Только накинь что-нибудь, тут очень дует от кондиционера. Может, откроем окно, впустим немного тепла? Москитов сейчас нет, после дождя.

— О'кей.

Семинар оказался весьма интересным. С утра начнется третий день его работы. Компания-устроитель, имеющая дочерние акционерные общества в пятидесяти с лишним странах, нуждалась в разработке единой информационно-поисковой системы и единой терминологии для описания развития конъюнктуры соответственно во всех этих странах.

Располагая контролем над языком, можно в известной мере контролировать и самое это развитие — через формулировку проблемы.

И во всех отношениях будет правильнее предоставить контрольные функции относительно объективной транснациональной компании, нежели отдать их на откуп местным мафиям, коррумпированным партиям, опьяневшим от власти народным героям и туземным министрам внутренних дел, потихоньку прибирающим к рукам государственную власть при помощи тайной полиции. Но загвоздка в том, что, очевидно, одной такой описывающей системы явно недостаточно. Одна нужна оптимистам, другая же, куда более трудно формализуемая, — реалистам.

Утром к каждому из этих отдельно стоящих домиков с окном во всю стену, вместе составляющих отель, подъедет на маленьком электромобиле прислуга, сменит простыни и махровые полотенца и приберет в крохотных уютных кухоньках, где можно готовить самим.

А девушка наверняка, как и во все предыдущие дни, усядется, но не у моря, не на берегу (где, по ее мнению, слишком дико и ветрено), а у плавательного бассейна, под раскидистыми пекановыми деревьями, увешанными сомбреро, и будет сидеть в шезлонге у кромки тепловатого бассейна, в котором плещутся дети с родителями, и просидит там до вечера, безмятежно погрузившись в очередной фантастический роман.

Поистине она принадлежит иному берегу, новой культуре, и это ему по Душе.

Она громко зевнула и потянулась за его бокалом, где еще оставался "Бур- бон", сильно разбавленный водой (он не одобрял этой американской манеры смешивать алкоголь и эротику: влияние алкоголя может легко оказаться расслабляющим, притупляющим чувственность), и сказала:

— Может, лучше поспим? Еще целый день впереди.

— О'кей.

Он поцеловал ее с искренней нежностью. С той бережностью, с какой прикасаются к археологической находке. Правда, с ней все обстояло с точностью до наоборот.

Через день тяжелое грузовое судно уйдет в прошв, а по одному из телеканалов будут без конца рассказывать о направлении воздушных потоков над районом Карибского моря, скрупулезно перечисляя все возможные предвестники циклона.

Она же, во всяком случае во время отлива, станет бродить воль берега, отыскивая по дыхательным отверстиям в песке моллюска с изысканно-розовой изнутри раковиной, который называется Cornea purpure.

Моллюска можно удалить из раковины, прокипятив ее в кастрюльке с водой.

Она питала отвращение к этой процедуре и перепоручала ее ему; на кухонном столике уже лежало несколько раковин.

Их пурпурное нутро было похоже на ничего уже не стоящую, выданную тайну.

Вместе с невозмутимым профессором Янцем из Мюнхена они брели в купальных костюмах вдоль белоснежного пляжа.

Они уже проплыли несколько километров, но тут девушка испугалась огромных плавников, показавшихся в нескольких сотнях метров впереди.

По мнению профессора, то были вовсе не акулы, а дельфины.

Они уселись втроем на серебристую, отшлифованную волнами корягу и смотрели, как солнце медленно входит в огромное скопление темных облаков — возможный центр циклона, готового разразиться над Карибским морем.

— Год тысяча восемьсот шестьдесят шестой, — сказал профессор, несколько эксцентричный специалист в области общественных наук, приглашенный на эту осень читать курс лекций в Гарвард. — Год тысяча восемьсот шестьдесят шестой — это тяжелый и мрачный год в баварской истории. Проиграв войну Пруссии, Бавария утрачивает свое явное первенство среди германских государств.

Король Людвиг II, полностью утратив иллюзии насчет своей грядущей исторической миссии, лишенный дружбы Рихарда Вагнера, выдворенного из Мюнхена после скандальной истории с Козимой, женой капельмейстера фон Бюлова, полностью потеряв надежду на мало-мальски нормальную жизнь после того, как его помолвка была расторгнута, — король Людвиг II Баварский покидает свою столицу и заточает себя сперва в своем роскошном альпийском замке Линденхоф, а спустя несколько лет — в еще большем, еще пышнее и расточительнее убранном Нойшванштайне.

Оба дворца примечательны, знаете ли, в том смысле, что они и не дома вовсе, в обычном понимании. Это образы домов, трехмерные фантазии на тему жизни, нигде и никогда не прожитой. — Вроде Диснейленда?

— Да. Только всерьез. В этих замках не найдешь ни одной нормальной ванной, ни гардеробной, ни единого пригодного для топки камина.

Королевская спальня — парадная, отчасти в стиле Версаля, отчасти в духе испанских образцов романского стиля.

Вся нормальная жизнь, кухни, туалеты — все закулисное удалено в подвалы.

Со временем он заставил даже слуг ходить в масках; в Линденхофе его обеденный стол утапливается в пол кабинета при помощи специального устройства, едва трапеза окончена.

Остаются только зеркала, слоновая кость, китайские вазы, взбирающиеся, словно альпинисты, по причудливым барочным полочкам под самый потолок, на котором ангелочки и putti неорафаэлитов гоняются друг за дружкой под сумрачным облаком.

Но главное, конечно, зеркала — зеркала, эти серебряные шедевры, зеркала, бесконечно продолжающие каждый покой, повторяющие и повторяющие 5 лепнину и позолоту, и так до головокружения.

— Значит, у этого Людвига так никогда и не было шансов вернуться в свою собственную жизнь?