то, слышь, давай с нами, в пятницу, если…
И тут вдруг, разом, осознал Иван Фёдорович всю страшную правду своего теперешнего положения и сразу осёкся, замолчал. Защипала глаз горючая слеза понимания того, что всё кончилось, и никогда уже ничего не будет: ни ушицы, ни водочки, ни запаха карбюратора, ни хозяйственного голоса жены, диктующей список покупок, ни холодного ручья поутру, ни дроздиной вечери. «Фруктовый микс» утратил весь свой лимонно-жизнерадостный вкус, оборотившись химически-ненатуральным смертоносным сплавом.
Бог конечно понял нахлынувшие на Ивана Фёдоровича мысли, но ничего не сказал. Только головой покачал раздумчиво.
— Жалеешь? — спросил через минуту.
— Кого? — не понял Иван Фёдорович.
— Себя. Что не дожил — жалеешь?
— А-а, это… А что, бывают такие, что не жалеют?
— Бывают, — кивнул Господь.
Иван Фёдорович пожал плечами.
— Да чёрт его знает… — брякнул он и не договорил, спохватился. — Ой, ё‑ка-лэ-мэ-нэ! Я хотел сказать… — И, встретив улыбающийся Господень взгляд, совсем стушевался, махнул рукой: — В общем, ты и сам всё знаешь.
В лысину ударила первая тяжёлая капля; не отразилась равно углу падения — обратилась сотней влажных пылинок. Иван Фёдорович поднял к небу лицо, принял на бровь вторую каплю.
Похолодало. Пронёсся по лугу вспугнутым зайцем ветер. Дрогнула молния, вцепилась в небо, дёрнула, отрывая ломоть. Кусок небесный рухнул вниз громом, упал на землю; приминая травы, покатился по лугу — пыхтя и ухая, подпрыгивая на кочках. В зияющую небесную рану устремилась непроглядно чёрная, даже на чёрном небе, туча — заволокла, затянула, покрывая клубящейся пеной.
— Эх, спрятаться бы, что ли, — недвусмысленно произнёс Иван Фёдорович, неуютно поёжившись, бросив быстрый, но многозначительный взгляд на палатку.
— От кого? — спросил Бог.
— Так это… — удивлённо взглянул на него Иван Фёдорович. — От дождя же.
И тут — началось!
Гром рявкнул так, что рык его ощутимо надавил на плечи, прижимая к земле. Ветер уже не зайцем, а разъярённым драконом пролетел над полем, укладывая травы по-своему, меняя земле причёску. Молнии заполыхали одна за другой, пугая: казалось, что свод небесный лопается, трещит по швам, рвётся в лохмотья с неровными обдёрганными краями. Дождь не пролился даже, а упал с неба — тяжёлым промокшим покрывалом.
Иван Фёдорович невольно приклонился к земле, накрывая голову руками, приготовившись быть в одну секунду промоченным до нитки.
Но странное дело — больше ни одной капли не упало ни на него, ни в костёр, который продолжал гореть жарко и ровно, словно не было вокруг ни ветра, ни ливня, и вообще никакого разгула стихий. И палатка стояла сухая и спокойная.
— Это как же? — успел удивиться Иван Фёдорович, прежде чем до него дошло: Бог ведь рядом, какие уж тут стихии.
— Лихо! — произнёс он вслед ушедшему удивлению. И добавил: — Хорошо быть богом!
Господь неторопливо улыбнулся наивному человеческому восторгу.
— А правда, — задумался Иван Фёдорович. — странное дело… Я вот, прости, Господи, никогда особо о тебе не задумывался. Ну есть ты, нет тебя — не всё ли мне едино. Мне бы с «десятой» моей разобраться да с жёнушкой неугомонной… А тут — ты…
— А тут — я, — повторил за ним Господь, словно пробуя мысль на вкус, смакуя.
— Угу. И всё про меня знаешь. Всё ведь?
— Всё, — просто пожал плечами Бог.
— Ох, мать честная! — Иван Фёдорович даже поёжился. — Это же… ужас! Не хотел бы я быть на твоём месте.
Господь грустно улыбнулся, ничего не сказал.
— Нет, с одной стороны — хорошо, — раздумчиво продолжал Иван Фёдорович. — Дождь, вон, тебя не мочит… Молния не вдарит сроду… Живёшь, опять же, вечно. И нет ничего невозможного. Нет?
— Нет.
— Угу. А с другой‑то стороны… Это ж какую уйму людей тебе надо услышать, сохранить и спасти! Одному… Тяжело?
— Привык, — коротко ответил Бог, выбивая трубочку в костёр.
— Не-е, — недоверчиво протянул Иван Фёдорович. — Как тут привыкнешь. Мне, вон, моя иной раз, вечером, на кухне, после стопарика, как начнёт в грехах своих каяться, обсказывать всё… А я ей говорю: не, Сергевна, ты это, давай‑ка, я лучше не буду слушать. И мне, — говорю, — спокойней, и тебе потом стыда не будет. Да и надо оно мне — чужие грехи нянчить? Со своими не знаешь чего делать…
— Так ты б не грешил, — вставил Бог. — Чего проще‑то.
— А?.. Ну ты скажешь, тоже… Тебе легко говорить, ты — безгрешен. А тут не знаешь, с какой стороны вдарит.
Гроза не унималась. Гром то исподволь погромыхивал, то ревел канонадой. Ветер метался и плясал вокруг, грозил поднять и унести, но сделать ничего не мог. Над головой, до самого неба, столбом стояло свободное от дождя пространство, в которое ни одна капля не смела залететь. Молнии низверзались на землю падшими ангелами; земля отвечала вздохами и, казалось, дрожала уже — до того была наэлектризована.
Странно это было, очень странно — сидеть на сухом и тёплом пятачке, у костра, в то время, как мир вокруг будто разрушался, падал в тартарары, проваливался в бездну несотворённости.
А Бог снял с огня засвистевший чайник, отставил в сторонку, подул на пальцы. Потом разлил по кружкам кипяток, протянул одну Ивану Фёдоровичу.
«Пакетик бы чаю, — подумал тот. — С бергамотом. Чего ж простой кипяток‑то глыкать».
Однако, приняв из рук Господа обжигающую кружку, сразу уловил парящий горячий аромат чая. Или не чая. Сбора ли какого. Но пахло очень сладко и на всю ивановскую.
«Ну да, — кивнул он своим мыслям, — ему что вино из воды сделать, что чай… Мне бы так‑то. „Дымовская“, вон, в машине осталась похоронена…»
Воспоминание о водочке кольнуло в подреберье. Замелькали в голове картинки прошлого, которое теперь было таким далёким и невозвратным. Явились мысленному взору исполненные укоризны глаза жены. Услышался плач дочери. Заскрежетал в ушах подъёмник эвакуатора, взграмаздывающий на платформу покорёженную «десятку».
Всё кончилось, всё! Как будто и не было. А и было ли оно на самом деле?..
— Вернул бы ты меня обратно, а? — неожиданно для самого себя и беспокойно произнёс Иван Фёдорович. — Жену мне выходить надо. Дочь в сентябре родить должна. Говорят, сын. Внук, значит, у меня будет. Дача вечно не достроена. Кот у меня, Понтием кличут… А?
— Так а я что ж, — пожал плечами Бог. — Это ты сам решай.
— В смысле? — удивился Иван Фёдорович. — Ты ж меня прибрал.
— Не прибирал я тебя.
— Так мы чего, не в раю?
— А ты прямиком в рай нацелился? — улыбнулся Господь. — Нет, не в раю.
— А где?
— Здесь, — развёл руки Бог. — На распутье.
— О как…
— Ага. Пойдёшь налево — коня потеряешь, пойдёшь направо…
— Да и ладно бы