Читать интересную книгу Книга потерянных вещей - Джон Коннолли

школе и учился – или не учился – разбирать стихотворение. Голова его была забита дактилями и пентаметрами, словно это были неведомые динозавры, населяющие затерянный доисторический мир. В класс явился директор школы и подошел к учителю английского мистеру Бенджамену (или Биг-Бену – так прозвали его за высокий рост и привычку доставать из жилета карманные часы, чтобы зычным траурным голосом медленно отсчитывать ход времени перед непослушными учениками). Директор школы стал что-то шептать мистеру Бенджамену, а тот важно кивал в ответ. Потом мистер Бенджамен повернулся к классу, и его глаза остановились на Дэвиде. Он заговорил мягче, чем обычно. Назвал Дэвида по имени и сказал, что тот освобождается от занятий и ему нужно собрать вещи и следовать за директором. И Дэвид понял, что случилось. Он понял все раньше, чем директор отвел его в кабинет школьной медсестры. Он понял все раньше, чем увидел медсестру с приготовленной для него чашкой чая. Он понял все раньше, чем директор встал перед ним, с виду, как обычно, суровый, но явно старавшийся быть поласковее с осиротевшим мальчиком. Он понял все раньше, чем чашка коснулась его губ и были произнесены слова, и чай обжег ему рот, напомнив о том, что он жив, а мамы больше нет.

Даже бесконечно повторяемых ритуалов оказалось недостаточно, чтобы ее сохранить. Потом Дэвид гадал, не совершил ли одно из положенных действий ненадлежащим образом. Может быть, он как-то ошибся в то утро, или ему следовало добавить еще какой-то ритуал, способный все изменить? Теперь это не имело никакого значения. Мама ушла. Он мог бы остаться дома. Он всегда беспокоился о маме, когда был в школе, потому что вдали от нее не мог контролировать ее существование. В школе ритуалы не действовали. Исполнять их там было гораздо труднее, ведь в школе свои правила и ритуалы. Дэвид пытался придумать замену домашним ритуалам, но это было совсем не то. Теперь мама заплатила за это.

И только тогда, устыдившись своей оплошности, Дэвид заплакал.

* * *

Последующие дни были заполнены расплывчатыми очертаниями соседей и родственников, непонятных мужчин, гладивших его по голове и совавших ему в руку шиллинг, и крупных женщин в темных платьях, с плачем прижимавших Дэвида к груди, наполняя его ноздри запахами духов и нафталина. Он не ложился спать до позднего вечера, забившись в угол гостиной, пока взрослые обменивались воспоминаниями о той маме, какую он совершенно не знал. Это было незнакомое существо с жизнью, обособленной от его собственной: девочка, которая не плакала, когда умерла ее старшая сестра, отказываясь верить, что любимый человек может исчезнуть навсегда, без возврата; малышка, которая на целый день убежала из дома, потому что после какой-то мелкой провинности отец в порыве гнева пригрозил отдать ее цыганам; прекрасная женщина в ярко-красном платье, которую отец Дэвида увел из-под самого носа другого мужчины; белоснежное видение, которое на собственной свадьбе укололось шипом розы, оставив кровавое пятно на платье.

Когда Дэвид наконец уснул, ему снилось, будто он действующее лицо всех этих рассказов, участник каждого этапа маминой жизни. Он больше не был ребенком, слушающим истории о былых временах. Он стал очевидцем каждой из них.

* * *

В последний раз Дэвид видел маму в зале похоронного бюро, перед тем как закрыли гроб. Она изменилась и не изменилась одновременно. Она больше походила на ту, какой была до болезни. Она была накрашена, как по воскресеньям – в церкви или на прогулке, когда они с отцом Дэвида уходили обедать или в кино. Она лежала в своем любимом синем платье, сложив руки на животе. Пальцы были обвиты четками, но кольца с них сняли. У нее были очень красные губы. Дэвид стоял над ней и трогал ее руку. Рука была влажной и холодной.

Отец стоял рядом. Они остались вдвоем в этом зале. Все остальные вышли. На улице ждал автомобиль, чтобы отвезти Дэвида с отцом в церковь. Этот автомобиль был большой и черный. Мужчина, сидевший за рулем, носил форменную фуражку и никогда не улыбался.

– Ты можешь поцеловать ее на прощание, сын, – сказал отец.

Дэвид посмотрел на него. У отца были воспаленные глаза. В тот первый день, когда Дэвид вернулся из школы, отец плакал, а потом обнял его и пообещал, что все будет в порядке. С тех пор отец не плакал. Теперь Дэвид смотрел, как из его глаза выкатилась большая слеза и медленно, почти растерянно поползла по щеке. Он снова повернулся к маме. Потом нагнулся и стал целовать ее лицо. Она пахла химикалиями и чем-то еще, о чем Дэвид не хотел думать. Он ощущал это на ее губах.

– До свидания, мам, – прошептал Дэвид.

У него саднило глаза. Он хотел что-нибудь сделать, но не знал что.

Отец положил руку ему на плечо, потом склонился над гробом и нежно поцеловал маму Дэвида в губы. Прижался щекой к ее щеке и что-то прошептал, но Дэвид не расслышал слов. Потом они ушли, и когда хозяин похоронного бюро с помощниками вынесли гроб, тот был уже закрыт, и единственным признаком того, что там лежит мама, была маленькая металлическая пластинка на крышке с ее именем и датами жизни.

Той ночью они оставили маму в церкви. Если б Дэвид мог, он не покинул бы ее одну. Он гадал: одиноко ли ей? Знает ли она, где находится? Она уже на небесах, или это случится, когда священник произнесет последние слова и гроб закопают в землю? Ему не хотелось думать, что мама лежит там в одиночестве, запечатанная деревом, медью и гвоздями, но он не мог говорить об этом с отцом. Отец не понял бы, и все равно ничего не изменить. Ему нельзя было остаться в церкви, поэтому Дэвид пошел в свою комнату и пытался представить, каково ей сейчас. Он задернул шторы на окнах и закрыл дверь в спальню, чтобы стало как можно темней, а потом залез под кровать.

Под низкой кроватью было совсем тесно. Она стояла в углу, и Дэвид протискивался туда, пока не коснулся стены левой рукой. Тогда он крепко закрыл глаза и лежал совершенно неподвижно. Немного погодя попробовал поднять голову и сильно ударился о рейки, на которых лежал матрас. Надавил на них лбом, но они были приделаны накрепко. Дэвид попытался руками приподнять кровать, но она оказалась слишком тяжела. Он вдыхал запахи пыли и своего ночного горшка. Закашлялся. Глаза наполнились слезами. Наконец решил вылезти из-под кровати, но сколько ни ерзал, выбраться отсюда не