виде Муслякова он почтительно снимает кепку. Мусляков, тяжело дыша, заставляет себя произнести:
— Привет, товарищ Проценко. Грядки или клумба будет?
— Под огурцы думаем… вот досада: тяпок у нас в продаже нет, грабель хороших тоже, даже лопаты порядочной не купишь…
И Проценко замолкает, с удивлением увидев, что зампред облисполкома сердито шарахнулся от него в сторону.
Вокруг были люди: кто-то сидел у ворот, кто-то останавливался для короткого разговора среди тротуара. Слышался разноголосый говор городской улицы. Но наш зампред облисполкома зажал оба уха кулаками: ему не под силу было теперь слушать, о чем толкуют люди. Но и с зажатыми ушами Муслякову чудилось, будто все говорят об одном и том же… Вам ясно, о чем?
Юрий Арбат
ИЗГНАНИЕ ПИМЕНА
Удар был нанесен в самое сердце.
Под сердцем редактор стенгазеты Лиля Кучерявенко образно понимала определенную личность. Девица столь же решительная, сколь и чувствительная к поэзии, она считала, что корень бюрократизма — это персонально начальник планового отдела Пушистов. Последняя его инструкция о том, что считать дыркой на мешке, содержала 39 страниц. Лиля поместила в стенной газете шарж на Пушистова.
Чтобы было посмешнее, Лиля вырезала из отслужившего свой век учебника изображение летописца Пимена, очень ловко подклеила взятую в отделе кадров фотографию Пушистова, подрисовала длиннейший бумажный свиток, а внизу под эпиграфом приписала пушкинские стихи:
Еще одно последнее сказанье,
И летопись окончена моя…
Пушистов перед уходом с работы взглянул на свежую стенгазету, обнаружил шарж, услышал смех сотрудников и обиделся. И не то, чтобы его взволновало существо вопроса. Уязвила Пушистова форма.
Придя домой, он написал протестующее заявление в местком.
Председатель месткома был в командировке, и его заменял экспедитор Замухрыгин, зять Пушистова. Хитро подмигнув своему тестю, он пообещал «как следует провести обсужденьице» и за четверть часа до конца рабочего дня предупредил о заседании редактора стенгазеты и трех членов месткома. Четвертому профсоюзному деятелю — ревизору Вершкову — он ничего не сказал:
— Ну его — опять начнет долбить: «Я за правду!» Как будто мы не за нее же.
Он доверительно сообщил об этом Пушистову, чем вызвал благодарственное пожатие родственной руки.
На заседании Замухрыгин без долгих слов зачитал заявление Пушистова:
— «В № 2 (216) стенгазеты «Шило в мешке» помещена злопыхательски-клеветническая шарж-карикатура, порочащая меня как гражданина и общественника, три года являющегося членом ревкомиссии месткома. Не касаясь существа эпиграфа, где указан объем инструкции о задырявленности мешкотары, я категорически протестую против того, чтобы меня уподобляли религиозному фанатику Пимену, который был монахом, чего не скрывал и наш великий классик А. С. Пушкин. Я требую опубликования опровержения в смысле упомянутого монаха Пимена».
Затем Замухрыгин спросил:
— Какие будут суждения, товарищи?
— Я считаю… — начала было Лиля, редактор «Шила в мешке», но Замухрыгин сразу же ее остановил:
— Ты, Кучерявенко, наш орган. И заявление подано на тебя. Так что пока, так сказать, ты помолчи. Тем более — дело ясное: мы не можем порочить наших боевых товарищей.
Он обернулся к уборщице Улыбышевой:
— Может быть, начнем с тебя, Федоровна?
Он знал покладистый нрав старушки.
Анна Федоровна развела маленькими жилистыми ручками и сказала:
— Не из тучи гром. Почему товарищ Пушистов волнуется? По-моему Пимен — приятный старичок. Рассудительный и все такое. Внучка при мне о нем читала. Понравилось.
— Позвольте! — вскочил Пушистов, на что экспедитор, то есть председатель, с готовностью ответил:
— Слово имеет Никодим Иванович.
— Я вынужден дать разъяснение! — с энергией начал Пушистов. — Вот выписка…
Он распахнул портфель и вынул школьную тетрадь, в которой круглым и ровным детским почерком было что-то написано.
— Пожалуйста. Мало того, что сам монах, он и других монахов называет трудолюбивыми, а царей именует великими, агитирует, что они и славны и добры, предлагает их поминать. Кроме того, Пимен тесно связан с известным авантюристом Лжедмитрием, а этому типу во всех советских учебниках истории дана резко отрицательная характеристика. Разве можно что-нибудь подобное сказать обо мне?
Замухрыгин с подобающей председателю серьезностью сделал заключение:
— Да, безусловно, сравнение с Пименом корявое.
И тут же строго обратился к Анне Федоровне Улыбышевой:
— А ты, Федоровна, еще находишься в плену религиозных предрассудков. Это нам известно. Отсюда и твоя защита монаха Пимена.
Анна Федоровна смущенно прикрыла рот концом темного старушечьего платка и промолчала. А Замухрыгин опять обратился к собравшимся:
— Какие будут еще мнения, товарищи, в части ограждения ответственных сотрудников от клеветы и шельмования?
Заместитель начальника административно-хозяйственного отдела Бугаев хрипловато пробасил:
— Действительно, этот служитель культа ни к чему пристегнут. Допустим, захотела ты, Лиля, критикнуть — подбери подходящую кандидатуру для сравнения. Мало, что ли, у нас классиков? Я, товарищи, предлагаю заменить этого монаха более современным типом — ну, что ли, Демоном.
Лиля прыснула, но председатель строго постучал карандашом по графину и обернулся персонально к ней:
— Если у тебя, Кучерявенко, есть отвод против Демона, ты выступи организованно, а не нарушай порядок ведения собрания. Что же касается этой кандидатуры, то Демона я и сам бы не пропустил. Во-первых, обидно. А, во-вторых, кто он такой? Мифическая личность. Фантазия поэта. И как тебе взбрело в голову, товарищ Бугаев?
Бугаев пробормотал:
— Жена меня часто Демоном обзывает, вот я и решил, что для критики это в самый раз.
Несколько минут длилось молчание. Потом заговорил Пушистов:
— Мне, конечно, самому неудобно. Но вот личность, часто упоминаемая в сравнениях у различных ораторов: Юлий Цезарь.
— Э-э, хитер, Никодим Иванович! — засмеялся Бугаев и погрозил Пушистову пальцем. — Популярную фигуру подсовываешь. Только ведь это тоже чуждый элемент: император.
Лиля Кучерявенко не выдержала и ворвалась в «порядок ведения собрания»:
— Хотя и император, а не бюрократ. Сделает много, а, сообщая об этом, уложится в три слова: «Пришел, увидел, победил». Вам бы так писать!
Замухрыгин дробно застучал карандашом о графин. Потом, вздохнув, сказал:
— К глубокому сожалению, предложение Никодима Ивановича отпадает. Есть еще кандидатуры?
Член месткома, счетовод Свистунов, любивший выступать по любому поводу, поднял палец, свидетельствуя этим о своем желании высказаться.
— Ну? — с надеждой обратился к нему Замухрыгин. Он уже тяготился этим сложным заседанием. Отсутствие правдолюбивого Вершкова явно не спасало положения.
— Дон Померанцо! — торжественно произнес Свистунов.
— Кто? Кто? Кто? — в один голос воскликнули Пушистов, Замухрыгин и Бугаев.
Свистунов вышел из-за стола, правую ногу выставил вперед, а правую руку возложил на боковой карман пиджака, слегка касаясь высовывающейся оттуда расчески. Затем он с чувством продекламировал:
А Дон Померанцо все пишет и пишет,
И черт его знает, когда он напишет…
Председатель скосил глаза на Пушистова и, увидев,