Читать интересную книгу Когда цветут камни - Иван Падерин

Начальник курсов дал Варе недельный отпуск, и она поехала в Громатуху проститься с родителями.

Скорый поезд Иркутск — Москва остановился на глухой станции в полночь. На перроне ни души: за три с половиной года войны люди уже отвыкли встречать поезда с востока — оттуда некого ждать, все на западе. Вдоль заснеженного перрона столбилась морозная пыль, издали доносились резкие, точно винтовочные выстрелы, звуки: лютовал хиус — трескучий мороз с ветром; лизнет своим ледяным языком лицо — и белое пятно во всю щеку. Варя решительно сдвинула ушанку на лоб, перебросила пушистую косу с плеча за спину и, оглянувшись напоследок на проводника, стоящего в тамбуре возле топки, нырнула в белесую мглу.

Из окна вокзала падал свет, и в его луче заискрилась на платформе, заиграла яркими красками охапка цветов. Словно кинул ее кто-то из темноты к ногам девушки. Нагнись, подними, и лицо твое тронет улыбка радости! Но Варя прошла мимо, знала: это просто клубок проволоки с болтами и шайбами. Так обманчиво шутит здесь декабрь — середина сибирской зимы, месяц самых ярких в году звезд, голубого снега и синего льда, когда разноцветной накипью изморози цветет железо.

Не обнаружив ни машин, ни пеших попутчиков, девушка направилась на окраину станционного поселка, к тракту, что ведет в тайгу. Надо было успеть на перевалочную базу, откуда чуть свет уходят обозы. Она еще надеялась застать Леню дома.

Из заснеженных канав то и дело выкатывались шары перекати-поля. Местами они сбивались в большие черные кучи, как бы собираясь напасть на одинокую путницу, а она шла, шла, изредка оглядываясь назад: не покажется ли попутная машина? Глаза от стужи слезились, золотая пряжа звезд запутывалась в ресницах, и трудно было разобрать, что светится там, на пригорке, — огни машин или волчьи глаза. Пушистые завитки волос на висках Вари стали белыми, будто поседели.

Наконец послышался шум автомобильных моторов. Варя отступила в сторону, подняла руку. Где там! Ночью шоферы даже боятся тени своих грузовиков. Вихрем промчался мимо Вари один, другой, третий, четвертый… И только замыкавшая колонну трехтонка остановилась.

— Эй, кто там… Садись! — Шофер открыл дверцу кабины.

— Спасибо, — задыхаясь от волнения, сказала обрадованная Варя. — Я уж думала, никто не остановится.

— Поллитровкой надо голосовать в такой мороз, тетка.

— Не знала. Теперь буду знать, племянник, — ответила Варя.

Шофер взглянул на нее и прочно замолчал.

Часа через два сизая темнота начала голубеть, лучи фар потускнели, на горизонте засинела тайга. Вот и база. Дальше машины не ходят. Громатуха, как говорится, лежит на краю света, у подножия горы Каскил, добраться до нее нелегко: летом надо преодолеть две гряды высоких гор, а зимой — санной времянкой по застывшей реке.

У ворот базы прохаживался охранник в огромном тулупе с поднятым воротником.

— Обоз на Громатуху еще не ушел? — спросила его.

Охранник удивленно поднял лохматые от мороза брови: не каждый день доводится видеть в такую пору легко одетую девушку. Ватник, лыжные брюки, короткая, до колен, юбка и меховая ушанка, а на ногах подшитые кожей валенки…

— Там… — Он кивнул в сторону диспетчерской будки: губы у него замерзли, внятного ответа не дождешься.

Вскинув свой чемодан на загорбок, Варя взбежала на бугорок глянуть в сторону Громатухи. Дело совсем плохо: там, в таежной дали, едва видна дымящаяся вершина Каскила — пурга, буран.

«Испугаются обозники, — подавленно подумала Варя, — не пойдет сегодня обоз в тайгу», — и вошла в диспетчерскую.

Здесь жарко топилась чугунная печка. Она чем-то напоминала красную лисицу: вот вроде присела лиса на задние лапы, задрала голову, раскрыла свою белозубую пасть и воет и метет пол огненным хвостом. Печку обступили обозники. Подпаливая носки валенок и варежки, они вдыхали в себя жар, запасались в дорогу теплом, будто и в самом деле могли надолго сберечь его.

— Ну и жмет, — переступив порог вслед за Варей, пожаловался на стужу обозник в солдатской шапке.

— В тайге мягче будет, — успокоил его старик, сидящий за диспетчерским столом. На морщинистом носу его поблескивали очки.

— Известно, горы и лес. Но и там иной раз бывает такая вьюга — лошадь с ног валится.

— Зато мороз мягче, — настойчиво повторил диспетчер и, вырвав скрюченными пальцами желтенький лист из квитанционной книжки, поманил к себе обозника. — Не раздумывай, бригадир. Ехать надо. Прииск сидит без хлеба.

— Тебе только бы листок сунуть в руки… Под Каскилом, говорят, дезертир объявился. Вооруженный. Почтальон говорил: из тамошних, все узкие места знает…

— Ну-ну, гляди, еще трусом ославят. Прииск без хлеба, понимаешь?..

— Ладно. Сейчас погрузят, и тронусь.

— Слушай, бригадир, у моего Гнедка копыто больное, поменьше клади, — тоненьким голоском пропищала обозница у печки.

— А у моей Буланихи, не забудь, плечи сбиты, — сказала другая.

— Ладно вам, разнылись… В полынью бы вас вместе с тем дезертиром…

Разговор о дезертире прошел мимо ушей Вари. Она не подозревала, что молва идет о том, будто в тайге скрывается не кто иной, как младший сын парторга Громатухи, Василий Корюков. Другое ее занимало, другим она была полна. Думала ли она о Леониде, глядя на то, как мечутся на полу крылья пламени? Просто он стоял перед ее глазами, живой и далекий, кареглазый, плечистый парень.

Когда бригадир повернулся к ней, она попросила:

— Разрешите мне с вашим обозом хотя бы до зимовья Девяткиной доехать.

Бригадир окинул ее усмешливым взглядом. Такая конфетка в тоненькой обертке, а туда же: несет ее в злую непогодь, и мигнуть не успеешь, как замерзнет.

Ответил почти ласково:

— Завтра пойдет другой обоз.

— Мне надо сегодня.

— У меня ж кони больные, слыхала?..

— Я прошу только чемодан взять, а сама пешком… Я…

— А ты чья будешь-то? — спросил Варю диспетчер.

— Корюкова.

— Парторга с Громатухи, Фрола Максимовича?

— Да. Вы его знаете?

— Как не знать… — Диспетчер значительно посмотрел на бригадира.

Все вдруг притихли. Только выла, не умолкая, лисица-печка с красными от жара боками. На шкафу задребезжал динамик радиоточки. Передавали утреннюю сводку: в Арденнах фашистские войска начали наступление на позиции англо-американских войск.

— И откуда у этого Гитлера такие силы берутся? Наших на Висле задержали и там на союзников жмет, — поправляя очки, сказал диспетчер. — Чую, у нас еще ребят забирать будут.

Обозницы переглянулись и, как бы боясь смотреть одна другой в лицо, потупили глаза. Жалели ребят.

— А ну, девки, найдется у нас лишний тулуп? — спросил бригадир, повернувшись к ним.

— Нету, дома оставили.

— Вот дело-то какое скверное… — Бригадир поглядел Варе в глаза, задумался. — Не знаю, как быть с тобой.

— Мне обязательно надо домой, не бойтесь, не замерзну, — умоляющим голосом проговорила Варя.

Бригадир переступил с ноги на ногу.

— Ладно, — сказал он, — будь по-твоему.

2

По застывшей реке тянулась санная дорога. Здесь было сравнительно тихо: ветер взметал снежные дымки только на вершинах гор и скал, тянувшихся к высокому горному небу. Что за горы! Век гляди на них и не устанешь. На диво прочно выстроила их природа, и кажется, что небо опирается на эти могучие высокие опоры, потому и не падает на землю.

Справа и слева дремучий лес: ельники, пихтачи, ветвистые кедры, высокие, в кудрявых шапках сосны. Ах эти сосны! Кажется, они способны расти на голых камнях, лишь бы видеть солнце. Вон на самой вершине Гляден-горы, с которой тайга просматривается на много верст кругом, стоит одинокая сосна. И бури ее сгибают, и морозы там куда лютей, чем здесь, в ущелье, а она стоит себе невредима и радуется жизни.

Местами дорога прячется в надымах — обрывистых снежных ущельях, таких глубоких, что утонувшие в них тальники с раскидистыми вершинками стали вотчиной зайчишек. С куста гороховика слетела пара рябчиков. Не испугались обоза только красногрудые снегири: висят на ветках, как спелые яблоки с румяными боками.

Когда огибали Гляден-гору, Варя-то и дело посматривала на одинокую сосенку. «Как медленно движется обоз, — думала она. — Поскорей бы добраться до Громатухи или хоть до ближайшего зимовья. Там Матрена Корниловна Девяткина, крестная, и есть телефон».

Лошади устало тянули груженные зерном сани. Пошли ухабы, снег чем дальше — все глубже. Чтобы не упасть, Варя вцепилась руками в поперечину задника саней и брела, как слепая…

Последние десять километров до зимовья показались ей нескончаемо длинными. Одеревеневшие от усталости ноги ступали нетвердо, подкашивались. Упади она, и не хватит сил подняться.

— Да присядь ты хоть на полчасика, — уговаривал ее бригадир. — Экая упрямая!