Читать интересную книгу Полная гибель всерьез - Юрий Пивоваров

В.М. Бухараев и Д.И. Люкшин дают следующий ответ: «Основная проблема хозяев-общинников в этот период состояла в наметившемся и все более углублявшемся разрыве между положением крестьянских хозяйств с позиций этики выживания и их финансово-экономическим положением. С одной стороны, еды было достаточно и угроза голода не возникала, с другой — накапливалась задолженность по налогам, сужались возможности погашения банковского кредита … Перед общинным самоуправлением вставала задача выравнивания стандартов: организационно-хозяйственного и экономического. Решить ее можно было двумя способами: либо, задействовав компенсаторные механизмы общинной этики выживания, обеспечить экономическую дееспособность захиревших хозяйств, либо … понизить уровень организации всей национальной экономики до стандарта этики выживания. При условии сохранения государственного строя — о втором пути не приходилось даже мечтать, однако именно он гарантировал выживание общины как социального института. На практике это означало стремление общины переложить свои тяготы на плечи не вмонтированных в систему "моральной экономики" хозяйственных субъектов, включая промышленный город, что она и постаралась сделать после того, как общинные структуры "чудесным" образом оказались облеченными властью. Однако решающим условием победы общинного "мятежа" явился захват общинниками пахотных земель и изгнание прежних владельцев. Проведенная явочным порядком "социализация" на некоторое время сделала крестьянские миры единственными властителями на земле бывшей Российской империи».

Надеюсь, что эта обширная цитата выписана нами не зря. Однако проясним в ней некоторые места (определенная небрежность стиля, к сожалению, несколько затемняет смысл). Община, столкнувшись с трудностями (об их природе еще будет сказано), могла пойти двумя путями. Первый: преодолевать их экономически эффективно и в этическом плане действовать на высоте. Второй: хозяйственные и этические стандарты свести до минимума, выходить из кризиса (не такого уж и острого, как выясняется) за счет иных, некрестьянских социальных субъектов (города, в первую очередь). Что и произошло. Возможным это стало по причине развала государства. Община сама — впервые в своей истории — стала властью. Единственной реальной властью в стране. И тут же «позволила» себе захватить все необщинные пахотные земли, изгнать их прежних владельцев, «послать» город куда подальше, опустить уровень экономики (сельской сначала и, как результат всего этого, общенациональной) до мыслимого (вообще-то, немыслимого) предела.

Но было еще одно крайне важное обстоятельство, позволявшее общине (всероссийской) действовать именно так. «…Временное правительство, уничтожив корпус жандармов, Департамент полиции и институты полицейского сыска, фактически расправилось с государственным аппаратом, поскольку именно эти структуры обеспечивали связь между отдельными частями и общее функционирование … этатистской машинерии Российской империи. Все остальные институции немедленно автономизировались под влиянием внутренних ведомственных интересов. Кроме того, жандармско-полицейский аппарат был едва ли не единственным государственным органом, проникавшим на волостной уровень, что в стране, где сельское население составляло порядка 80 %, имело решающее значение. Утратив это «государево око», правительство как бы враз ослепло, лишившись не только контроля над деревней, но и просто информации с мест».

Итак, полиция (в широком смысле слова) признается главным властным инструментом России. Именно она обеспечивала единство всего механизма управления и контроль над основной массой населения страны. И стоило «отменить» полицию, как империя рассыпалась в пух и прах.

Безусловно, одной из важнейших причин русского Семнадцатого года был знаменитый аграрный кризис. Низкая культура сельскохозяйственного производства и быстрый рост населения привели к земельному голоду и, соответственно, взрывоопасной социальной ситуации. Война несколько сняла напряжение. Но когда летом 1917 г. мужчины стали возвращаться в родные места, все вернулось на круги своя. И «демография» сыграла здесь роковую роль. Именно солдаты-фронтовики «выступили застрельщиками первых крестьянских беспорядков. Акции эти носили аффективно-спонтанный характер и напоминали хулиганские выходки. Направлены они были прежде всего против разбогатевших односельчан, хуторян. Нападавших интересовали продовольственные запасы, самогон, вещи. Поскольку государство было неспособно остановить погромщиков, все большее число крестьян присоединялось к беспорядкам, которые порой охватывали целые волости. Если учесть, что в рамках морально-экономического мироощущения, присущего крестьянам-общинникам, акция, не повлекшая за собой наказание, считается справедливой, то очевидно, что отсутствие конных стражников побуждало общинников к новым социальным экспериментам».

Забегая вперед, скажу: по сути, то же самое мы наблюдали в 90-е годы. Только уже не в деревне, а по всей стране (впрочем, и в деревне, но не она к концу столетия определяла русскую жизнь). Видимо, общинное морально-экономическое мироощущение сохранилось у нас и в нас, несмотря на — наверное, лишь повидимости — круто-переломный XX век. Как только «начальство ушло» и уже никто не мог дать по рукам, большая часть популяции бросилась к новому переделу (кстати, и значительная доля «начальников» ушла как раз на воровское дело) … Однако повременим немного с нашими «окаянными днями», послушаем еще о тех.

«Большинство крестьяноведов квалифицируют социальные стратегии крестьянства как оборонительные … Крестьяне не проявляют социальной агрессивности, однако возмущение по поводу попранных прав проявляется у них на "тактическом" уровне в виде насильственных актов (потрава, порубка, пьяный дебош и т. п.). Поскольку "возмущение" — состояние субъективное, постольку претензии крестьянства не ограничиваются решением конкретных вопросов. Они, так сказать, безбрежны, удовлетворить их в принципе невозможно. На протяжении тысячелетий агродеспотии для ограничения претензий общинников прибегали к аргументам военно-полицейского порядка. Когда общинникам казалось, что у них урывали слишком много, происходили беспорядки. "Дискуссионное поле" ограничивалось, с одной стороны, частоколом штыков, с другой — заревом горящих усадеб. И когда разошедшийся крестьянин чувствовал у своей груди штык, он понимал — дальше нельзя. Приступая к беспорядкам, общинники рассчитывали на появление, рано или поздно, полицейской стражи. Но ни весной, ни летом 1917 г. они так и не дождались представителей силовых структур. А раз нет стражников, значит, государство не считает поступки крестьян несправедливыми и можно расширить набор претензий».

Нет, не зря все-таки мы потратили время на выписывание из этой замечательной статьи. Вот она на практике — «нормативность фактического». Нормативность русской социальной психологии. И только с учетом этого можно строить политику, экономику, идеологию. И только с учетом этого можно формулировать новую (и адекватную) историософию. Мне скажут: как же так?! Необходимо преодолевать это страшное наследие многовекового русского рабства и деспотии; необходимо реформировать и модернизировать; посмотрите на опыт Германии, Италии, Китая и т. д. Мне также скажут: это поклеп на русскую историю, русский народ, русскую (особую) духовность; у нас не все так гнусно, как пытаются изобразить некоторые авторы…

Конечно, отвечу я, картина, написанная В.М. Бухараевым и Д.И. Люкшиным, не очень-то и симпатична. Но по мне — справедлива и честна, исторически достоверна. Здесь вновь хочу напомнить современникам: а что мы с вам делали в 90-е, да и сейчас продолжаем делать? Разве не то же самое, что общинники в семнадцатом-восемнадцатом?..

Так вот, еще раз: мы должны, обязаны признать именно этот тип социального действия нормативно русским. Мы должны перестать фантазировать о возможности какого-то иного по-существу общества на Руси. Однако в рамках «нормативности фактического» постараться сделать упор не на отрицательные, разрушительные его «энтелехии», а — на позитивные, созидательные. Кстати, необходимо обнаружить их, определить. Постараться выбрать такой социальный маневр и обхождение, с помощью которых традиционно русская ментальность повернется к устроению жизни (какой-никакой, бедной, скромной … далее — по Тютчеву), но не к потрясению ее зыбких — в нашем, повторю, случае — основ.