Читать интересную книгу Комнатный фонтан - Йенс Шпаршу

А ведь я прекрасно помню, как мы радовались, когда наконец получили эту квартиру в новостройках! После того как мы столько лет промучились в старом доме, который правильнее было бы назвать сумасшедшим домом, где-то на задворках Пренцлауер Берг.

Да, этот старый дом… Снаружи он был вроде и ничего, обычная развалюха, жить можно. Над аркой даже сохранились элементы декора, со следами от пуль времен войны. Пщця на фасад, можно было подумать, что в сорок пятом бои за Берлин сосредоточились в основном вокруг нашего дома. Но все-таки две комнаты, кухня и даже (немыслимая роскошь!) ванная, вытянутая длинной кишкой и жутко холодная. Окна у нас выходили на север. И если на улице светило солнце, мы узнавали об этом из новостей или замечали по скользящим теням голубей на стене дома напротив. (На это мы обратили внимание, конечно, не сразу.) Но зато не угловая квартира, в середине дома. Значит, зимой будет тепло. И действительно было тепло. И шумно. Весной. Осенью. Летом. И зимой.

Никогда не забуду первого вечера. Мы решили тогда, что вот, мол, положим ковры, и все будет в порядке — уйдут голоса и музыка… Должны уйти. А как иначе. Ведь эта квартира была дана нам, как это называлось на чиновничьем языке, «в пожизненное пользование».

Соседка слева, днем неприметная кассирша в универсаме, оказалась при ближайшем рассмотрении ночной фанаткой Петера Маффайя, величайшей его почитательницей всех времен и народов и — всего нашего дома. Особое удовольствие доставляло лежать среди ночи в постели, подложив для удобства руки под голову, и слушать, как за стеной тебе кто-то рассказывает в микрофон историю своей жизни: «Меня зовут Марина, и все думают, что я всего-навсего кассирша… Но вы ничего не знаете… Ничегошеньки…» и т. д. (Однажды в пять часов утра к нам позвонил в дверь какой-то тип, вылитый Петер Маффай, но не настоящий, и спросил: «Марина дома?»)

Справа под нами жил булочник со своею женой. У них апогей акустической жизни приходился приблизительно на половину второго ночи — в это время, видимо, жена еще не успевала лечь спать, а муж еще не успевал уйти на работу. От них неслись такие хрюкающе-квакающие рулады (и чем они там только занимались?), что я на всю жизнь запомнил эти концерты.

Соседка справа, пожилая дама, туговатая на ухо (вот кому можно позавидовать!), включалась в звуковое шоу только в первой половине дня, да и то ненадолго, успевая, впрочем, за это время прогнать все программы — от АРД до ЦДФ. Кульминацией недели можно было считать вечер пятницы, когда общая картина дополнялась шумовыми эффектами, производимыми Фредци, который жил под нами слева. Удовлетворив духовные потребности пятничными телешедеврами, он вспоминал о том, что тело тоже требует пищи, и зычно вопрошал:

— Кто сожрал мой паштет, ублюдки?!

После чего начиналась охота за похитителем паштета, разворачивавшаяся на всем пространстве его квартиры. Затем следовали затяжные переговоры через дверь, по которой преследователь время от времени тарабанил ногами. О чем они там переговаривались, было, к сожалению, почти не слышно. Можно было только разобрать:

— Ой, напугал! Сейчас умру! Ха-ха!

Иногда намечалось короткое перемирие:

— Считаю до трех! Не откроешь — убью!

Звон разбитых бутылок, шум-гам, пока наконец, часа в два-три ночи, не раздавался вопль отчаяния, обращенный к небесам или, точнее, к потолку:

— Ну, погоди! Сейчас Лобек начнет нам стучать!

Мой выход! Сигнал, что я могу, не вставая с постели, подать признак угасающей жизни и запустить в невидимого неприятеля тапкой. И тут же подтверждение, что удар пришелся по цели:

— Видишь, уже стучит! Проснулась птичка!

Взрыв хохота, война окончена, народ ликует.

Как часто я тогда, пытаясь заснуть, думал о том, что хорошо было бы изобрести машину, которая могла бы в нужный момент наносить ответные шумовые удары, так, чтобы звуковые волны схлестывались бы где-то на полдороге и в результате гасили друг друга, создавая тем самым абсолютную тишину..

Но это было давным-давно. И я успел уже всё забыть. Я вспомнил об этом только тогда, когда оказался вынужденным с утра до вечера торчать дома и читать время от времени поступающие уведомления о повышении квартплаты. Вот тогда-то я и попытался представить себе, что будет, если нам придется возвращаться в нашу халупу к Фредди и компании. От одной этой мысли я стал просыпаться ночью в холодном поту и мне начинали лезть в голову сплошные кошмары. В какой-то момент я не выдержал и сказал: всё, хватит. Теперь, забираясь под одеяло, я даю себе команду: закрой глаза, ничего не бойся и спи! Прорвемся!

Все мои попытки вырваться из замкнутого круга и как-то снова найти место под вражеским солнцем до сих пор не увенчались успехом. Единственное достижение на этом поприще: я постепенно становился все более молчаливым. Да и о чем мне рассказывать? Днем, когда Юлия уходила на работу, я обзванивал по газетам разные фирмы. Довольно скоро у меня возникло ощущение, что меня даже не слушают, — спросят, сколько мне лет, и привет.

И вот я сижу, прижав трубку к уху, и рассказываю шуршащей пустоте, что я такой, что я сякой, и вообще, а пустота уже давно отключилась… Дошло до того, что я, атеист с многолетним стажем, начинал шептать, заговаривая телефон: «Господи, услышь меня! Тебе звоню я…»

(Нельзя не отметить в этой связи ту отрицательную роль, которую играл во всей этой истории мерзавец Пятница! Я, разумеется, всегда запирал его куда-нибудь подальше, когда мне нужно было позвонить, но его настырный скулеж был слышен даже сквозь закрытую кухонную дверь. Пятница, ты коварный предатель!)

Я и раньше-то считался «спокойным гражданином», а теперь и вовсе превратился в заядлого молчуна, что объяснялось, видимо, специфической реакцией моего организма на провалы на телефонном фронте.

Даже Юлия обратила на это внимание. С тобой, говорила она, теперь совершенно не о чем разговаривать. С таким же успехом можно с аквариумными рыбками пообщаться. Оставим преувеличения на ее совести.

Фактическая сторона дела заключалась действительно в том, что я свел весь словесный репертуар к двум словам — «да» и «нет». Этого мне вполне хватало, чтобы сообщить самое важное. В телефонном разговоре я вводил дополнительно «алло». В более сложных случаях, каковые, впрочем, бывали довольно редко, я использовал такие слова, как «возможно», «вероятно», «не исключено». Иногда под давлением обстоятельств я выжимал из себя «посмотрим». Но это только в виде исключения, в какой-то чрезвычайной ситуации.

В конторе по трудоустройству я с самого начала считался случаем тяжелым и труднопроходимым. (Когда я в приступе разговорчивости поведал об этом Юлии, она почему-то страшно разволновалась и сказала, что с этим нужно что-то делать, нельзя, мол, чтобы на тебе ставили крест; я же относился к этому гораздо спокойнее и до разговора с ней рассматривал это, скорее, как знак того, что я представляю собою нечто особенное. Ради нее, и только ради нее, я ведь согласился пойти на эти курсы Красного Креста и Полумесяца, входившие в программу всеобщей переквалификации.)

При этом, справедливости ради, отмечу, что мне моя молчаливость нисколько не мешала. Скорее наоборот. Потому что я и в самом деле тогда частенько не знал, что мне говорить. (Как, впрочем, и сейчас.) Пусть другие себе болтают. Я оставался совершенно спокойным. Прежде, бывало, я испытывал неловкость, если разговор тормозился и наступало молчание. Потом я стал наслаждаться этим. Я сидел, кивал и молчал.

Юлию это нервировало. Ей казалось, что я так, молча, все время за ней наблюдаю.

Запись от 13 апреля: «Необоснованные обвинения. Юлия, пребывая в крайнем возбуждении (что ее совершенно не извиняет), заявила, что я, дескать, шпионю за ней и — далее буквально — „записываю в Книгу учета (!!!) каждый ее шаг". Общий смысл дальнейшего высказывания: я, дескать, от безделья совсем сбрендил, и, если бы хоть кто-нибудь наконец взял меня на работу, они бы все тут вздохнули. И она, и пес, и даже наши цветы».

Туг, к сожалению, требуется некоторый комментарий. Я не хочу подробно останавливаться на том, что именно я, своими собственными руками, смастерил для цветочных горшков специальные подоконники. Скажу только одно: с тех пор как я сижу дома, только я и занимаюсь зелеными насаждениями в нашей квартире.

Конечно, нашим растениям пришлось радикально перестроиться, когда они вдруг стали ежедневно получать воду, причем доведенную, как положено, до комнатной температуры. Я объяснял это так: за эти годы они привыкли к беспорядочному образу жизни, у них просто не было другого выхода, — иначе как ты выживешь, если на тебя то выливают целую тонну ледяной воды, то держат на сухом пайке, — так было, во всяком случае, когда мы оба работали. То, что они, по утверждению Юлии, и так прекрасно росли, ровным счетом ни о чем не говорит.