Читать интересную книгу Наставник - Олег Блоцкий

"Смотри, гвардеец: чтобы с завтрашним бортом ушло в Союз. Доклад немедленно. И не перепутай почту с ближайшей урной. А то знаю тебя, подлянку кинешь - не задержишься", - с деланной строгостью скажет он.

Зубрев засмеется, аккуратно спрячет письмо вместе со своим в нагрудный карман, заверив, что мимо урны он просто так, конечно же, не пройдет.

В ответ лейтенант хмыкнет, многозначительно заметив, что ночью порой очень полезно постоять гвардейцу-десантнику часиков шесть на посту без смены. Как раз и о девушке любимой подумать можно.

А в ответ тут же услышит: "По уставу не положено, а девушку лучше во сне увидеть".

"Грамотный больно, - притворно хмурясь, проворчит лейтенант и прибавит: - Дай-ка посмотрю, правильно ли адрес написал?"

И будучи абсолютно уверенным, что адрес он написал верно, офицер все-таки бросит на него еще раз взгляд, вроде бы равнодушный, а на деле зоркий и цепкий. Только после этого он окончательно успокоится.

Затем лейтенант вновь будет ходить от поста к посту, останавливаемый окликами вооруженных солдат возле модулей: "Стой, три!", "Стой, один!", "Стой, два!". Лейтенант, зная, что до полуночи пароль "восемь", непременно ответит: "пять!", "семь!", "шесть!".

Выполняя все это почти механически, будет лейтенант по-прежнему вспоминать дом, бесстрастно наблюдая, как буравят черное небо над Кабулом бесконечно длинные злые струи трассирующих пуль.

Не часто выпадало лейтенанту вот так - пассажиром - ездить по городу. Именно в такие моменты, когда не надо думать, где и куда сворачивать, глядя на голоногую малышню, веселыми стайками бегающую за большими хвостатыми змеями, которые медленно парили над обмелевшим руслом реки, на мужчин-мастеровых, работающих в своих крохотных мастерских при распахнутых дверях, на женщин в длинных одеждах, несущих корзинки или же узелки со снедью, была у него только одна мысль - ради чего он здесь? Для чего все это происходит? Зачем тут нужна армия?

Вот мальчуган поволок большой кусок железяки. Тяжело пацану. Он не сдается: пыжится, тянет, пыхтит. В дверном проеме - отец: смеется, подбадривает. Лейтенант не выдержал и тоже засмеялся, глядя на неуклюжего карапуза.

Майор оживился, заскакал на подушке. Из груди его вырвался резкий, лающий смех.

- Весело? Мне тоже! Я как на эту грязь посмотрю - за живот хватаюсь. Звери, животные, двенадцатый век, а с но-ро-вом. Гоношатся гадюки. Живут хуже свиней! Ни черта не понимают. Злость порой берет. Всех бы скотов из автомата. Нет, лучше напалмом. Американы толковые были: не нравится заполучи фашист гранату. До сих пор узкоглазые во Вьетнаме этой самой, как ее, э-э-э, оранджей плюются. И нам тоже надо, как они. Так нет - чикаемся с ними, зверьем. Гуманизьм, - тонко протянул майор, видимо копируя какого-то ненавистного ему политработника. - Нет, ты не отворачивайся. Я вот тебя спрашиваю: какой к черту гуманизм? А? Какой? Сколько они наших побили? А мы им - помощь! Вывести армию и две атомные зарядить. Сделать им Хиросиму! А, лейтенант? Вместе с Нагасаками!

Ствол ткнулся в живот лейтенанта, и тот помертвел.

"Пристрелит. Обязательно пристрелит. По пьянке", - обреченно подумал он и побыстрее скривил губы в оскале.

- Погоди, сейчас обхохочешься. Знаешь, че мы проезжали? Ну, справа, сразу за перекрестком. Знаешь? То-то. Зоопарк там у обезьян. Сечешь - в зверинце зверинец! - майор вновь отрывисто залаял. - Знаешь, что наш прапор один отмочил? Заскочил туда по ошибке. Сам косой - на ногах не стоит. Глянь - твою бога душу мать - бегемот. Здоровый такой. Хавальник открывает. Пасть как будка. Прапор не будь козлом - в глотку ему гранату! Ха-ха-ха! Представляешь?

Ствол автомата давил под ребро и ходил из стороны в сторону. Лейтенант внезапно ощутил желание переползти на другую сторону бронемашины.

- Куда? - майор ухватил его за руку. - Рассказывать буду. Объяснять. С той стороны ни хрена интересного нет. Чадо, обор-р-р-роты!

На приличном расстоянии, которое только позволяла дорога, от бронетранспортера проносились легковушки, едва не выскакивая на тротуары. Привычный восточный беспорядок, хаос и заторы на дороге увеличивались от идущей напролом, не признающей ничьей власти над собой, советской бронированной машины. Сейчас она была похожа на большую хищную акулу, которая рвется вперед. А рыбешка помельче стремглав бросается в стороны, расчищая убийце дорогу.

Водитель скалил зубы и время от времени бросал машину то вправо, то влево. Легковушки, спасаясь, вылетали на тротуары и неподвижно там замирали, съежившись.

- А-ха-ха! Га-га-га! Ха-ха-ха!

Майор закидывал голову, и кадык его ходил вверх-вниз, как поршень. Десантник смахивал набегавшие слезы и тыкал пальцем с толстым серпиком грязи под ногтем в место очередного переполоха и суеты: "А-ха-ха! Боятся звери! Га-га-га! Боятся, слышь, боятся! Значит, уважают! Уважают, с-собаки!"

Водитель искоса бросал взгляды на веселящегося старшего, подхалимски ухмылялся и еще напористее разгонял машины вокруг себя.

"Зачем? - думал лейтенант. - Зачем? Ведь задавят кого-нибудь. Тех же детей. Почему он всех так ненавидит?"

Впрочем, вопрос этот был глупым. Не его ли, лейтенанта, начинали учить ненавидеть афганцев с первых шагов по этой незнакомой, пестрой стране? Все наставления, споры и рассуждения всегда заканчивались одним: здесь все враги, а поэтому их надо убивать.

И хоть прилюдно, особенно на общих офицерских собраниях, говорилось о дружбе и братской помощи, на деле происходило все наоборот: непокорные кишлаки сжигались, окрестные посевы тоже, а виноградники выкорчевывались гусеницами танков.

Больше всего поразило лейтенанта в Афганистане то, что люди совершенно не понимали всей безысходности подобной войны. Озлобленные потерями и упорством афганцев, советские войска стремились их добить, раскромсать, доломать и поставить на колени.

Но разве может склонить голову человек, у которого разрушили дом и убили родных?

Лейтенант частенько задавал себе этот вопрос, представляя, что именно у него чужаки исковеркали жизнь. Даже в самых кошмарных мыслях невозможно было вообразить, что он лишился отчего дома, что не будет больше никогда родителей и что он никогда не выпьет такого вкусного компота, который мама старательно будет все подливать и подливать в чашку, как когда-то в детстве.

"Разве афганцы не люди? Разве они не так же болеют, страдают или плачут? Неужели у каждого в мире своя зубная боль? - думал лейтенант. - И неужели другие родители любят своих детей меньше, чем мои меня? Наверное, одинаково. А как по-другому? Ведь все мы люди", - приходил к выводу лейтенант, но мыслями такими ни с кем не делился.

Многие из его окружения ненавидели и презирали войну, но только не себя на ней. А лейтенант, проникаясь все большим отвращением к массовым убийствам артиллерией и авиацией людей, презирал еще и себя - за вынужденное соучастие.

Сейчас он снова был свидетелем наглости и пренебрежения к тем, чьей родиной является эта земля. Лейтенант краснел и отворачивался в сторону. Майор испытывал противоположные чувства.

- Посмотри, посмотри, десантура! - он возбужденно хватал за рукав лейтенанта. - Дом тот видишь? Тот, угловой. Окно справа, вверху, усекаешь? Так вот, во время восстания там пулемет стоял. Подавили гада. Ох, как мы бачей тогда крошили: самолеты на бреющем; танки в упор лупят. Бачи - кто куда, а потом оклемались и гадить исподтишка начали. Но мы им показали, орал майор, размахивая автоматом так, что прохожие бросались врассыпную. Еще как показали! Лупили и в хвост, и в гриву. Только яйца трещали...

"Когда все это закончится?" - с тоской думал лейтенант, которому казалось, что еще немного и произойдет какое-нибудь непоправимое несчастье.

Но через некоторое время бронетранспортер остановился на углу пересыльного пункта. Лейтенант быстро спрыгнул с машины.

- Пока, десантура, мы на пересылку, а потом обратно. Если что, так с нами! - закричал майор, протягивая руку.

"Ни за что! - подумал лейтенант. - В следующий раз лучше пешком!"

"Мягковат парень. Не жилец. Скоро убьют" - без сожаления определил напоследок наметанным взглядом майор.