Читать интересную книгу Место под облаком - Сергей Матюшин

— Нет, — сказал Степанов. — Спасибо, Александр Иванович. Я спать буду два дня. Вы же знаете, из отделения двое врачей уволились, работать стало невозможно, сплошные перегрузки. На износ. Да еще эти вызовы на дом…

— Да какие вызовы, милый мой? Или ты и в поликлинике ведешь прием?

— А куда я денусь?

— Вона что… Эдак в самом деле тебя кондрашка хватит. Ладно, обмозгуем. Зимой отправлю тебя на повышение квалификации, получишь высшую категорию, потом сделаем тебе кандидатскую, надбавки получатся существенные.

— Ну да! Высшая категория, кандидат наук… Так вы же сразу меня сами и запихаете во всякие комиссии. Там рехнешься от бумаг. Заставите коллег проверять. И самые тяжелые больные — мне на шею. Так, да?

— Это так, брат ты мой. А как же? Но ты же толковый, я не боюсь этого слова, первоклассный специалист. Тебе все по силам. А врачи да, ушли. В участковые подались. Молодые, а теперь там побольше можно заработать. И какой дурак придумал эти странные реформы, прямо удивляюсь. У нас не министры, а настоящие враги народа. Ладно… Что мы с тобой можем? Нас насилуют, вот как я тебя, но ведь и мы не лыком шиты. Придумаем что-нибудь. Сила противодействия равна силе воздействия. Закон природы. А теперь вот что. Сходи в столовую, там я велел тебе поесть приготовить. С собой возьмешь кофе в термосе, добавь туда ампулы три-четыре кофеина, кордиамин, аскорбинку. С собой в деревню к Чуракову возьмешь все препараты, побольше, и дефибриллятор, и аппарат ЭКГ, у нас есть новый, портативный. Вот тебе, кстати, мой личный глюкометр, штатовский, новейшая модель. Тщательно проверь у человека сахар крови, помню, у него были с этим небольшие проблемы. Вот тут у меня несколько ампул лобелина, тоже на, прихвати. На всякий пожарный.

— А это зачем? И что я буду там делать один с этим дефибриллятором? Да и лобелин. Зачем он? Лишнее. У нас тут у самих его нету.

— Да, наверняка не понадобится. Но не лишнее. А случись что, какая-нибудь тетка поможет, нажать кнопку по твоей команде дело не хитрое. Есть женщины в русских селеньях, есть. И в башкирских аулах есть. Насчет юрт не знаю. Лобелин сейчас в отделении — большой дефицит, он только у меня. Но в деревне-то его совсем нету. Чуракову лобелин не понадобится, не делай ему ни при каких обстоятельствах. Это для других.

— У меня, Иваныч, бензина всего… — начал было Степанов.

— В гараже заправят. Я распорядился. Поддуют, подъюстируют. Масло уже заменили. В путь! Попутного ветра тебе. У него, между нами говоря, есть такие-эдакие диктаторские замашки, бай доморощенный. Но! У каждого свои недостатки, а у иных, как у Виктора Петровича, они, недостатки, полностью компенсируются значительными и неоспоримыми достоинствами. Как раз тот случай. Тебе в квартире нужен ремонт?

— Ремонт? Уже третий год собираюсь.

— Подумаем, покумекаем. Это же все насущное, живая жизнь, Сергей Григорьевич. А там и пойдет, и пойдет… Не заметишь, как сыновья выучатся. А где работать? Теперь направлений-то не дают. А жить где? И квартир не дают. Ты можешь им купить квартиру? Нет? То-то. Словом, куй железо, пока горячо, и ловите миг удачи, пусть неудачник плачет, как говаривал классик. Наш с тобой долг — обеспечить сынам стартовый капитал. Любой ценой. Иначе зачем мы? Согласен?

— Верно, это так… Хотелось бы. Да я и так съезжу к Чуракову, Александр Иванович. Что-то вы уж слишком много наговорили мне тут. Признаться, я в недоумении.

— Дают — бери, да, да, дают. Вот и бери, пока дают. Бери, бери, — как-то скороговоркой пробормотал главный. — Ничего, ничего, отработаешь. С моей помощью.

Бойко внезапно стал очень серьезным. Он рассматривал Степанова долго, подробно, глаза при этом были холодными и внимательными, они словно уменьшились и остекленели. Пауза затягивалась.

Сергей Григорьевич ощутил нарастающее внутреннее напряжение и не мог понять, что его вызвало. Бойко, конечно, напорист, воля сильная, убеждать и уговаривать умеет, не отнимешь. «Но ведь я, — думал Степанов, — уже согласился поехать туда. Однако главному, похоже, еще что-то нужно, он не все сказал».

Степанов пожал плечами, попытался расслабиться. «Бойко надо было стать гипнотизером, что ли? Или психотерапевтом».

— Все понятно, Александр Иванович. Что будет в моих силах, — сделаю.

Очень хотелось отвести глаза от взгляда главного, но не получалось — и Степанов удивлялся себе, и списывал свою слабость на чрезмерное утомление.

— Да? Очень хорошо, очень хорошо. В твои силы я верю, в профессионализме не сомневаюсь. Как врач ты этически безупречен, наслышан, наслышан, даже сестры тебя любят, что редко бывает, потому что мы гоняем их, как Сидоровых коз. Но надо будет сделать кое-что сверх твоих сил.

Бойко поднялся из-за стола. Начал ходить по кабинету, заложив руки за спину, пальцы сплел, а большими вертит. Степанов знал — это знак сильного волнения. О чем же так волнуется главный? Дело-то, в конце концов, выеденного яйца не стоит. Почему он так бесшумно ходит?

Бойко повертел большой глобус на резной деревянной подставке, он занимал целый угол кабинета. Зачем врачу глобус? На Северном полюсе на бронзовой точеной ножке была закреплена отливающая золотом титановая пластинка с гравировкой: «Александру Ивановичу Бойко в день сорокалетия от Виктора Петровича Чуракова».

Бойко смотрел в окно на огромные старые тополя. «Давно пора спилить, как они надоели со своим пухом». Оглянулся на слегка согбенного Степанова. «Хороший работник, добросовестный, исполнительный, знающий. Все сделает как нужно… Надо быстро и безупречно, и чтобы комар носа… Двое сыновей, старики свои и жены, это много…»

— Старики как твои?

— Не очень. Диабет у них. Слабые уже совсем.

«Кем у него работает жена? Не помню… Письмоводитель какой-то в архитектурном управлении? Ценный кадр товарищ Степанов. Весьма. Но Чураков много ценнее, милый ты мой Сергей Григорьевич, прости уж. Такие дела… Так что поезжай, поезжай, и делай что нужно, и дай бог тебе удачи и еще раз удачи. И упаси тебя господь ошибиться, проколоться. Себя погубишь и меня утащишь».

— Степанов, ты там Чуракова слушайся.

— Это в каком смысле? — удивился Степанов.

— В каком? Да в прямом. Не удивляйся, а слушайся. Даже если что-то покажется тебе… невероятным. Прислушивайся, исполняй, не особенно вникай. Да. У него в деревне много больных, да, собственно, все. Старички по большей части, хотя возраст невелик, у них биологический возраст безнадежно преклонный. Изнурены трудом и водкой. Тебе надо будет ими вплотную заняться. Мда-а…

— Да что такое, Александр Иванович! — Степанов был крайне удивлен словами главного. — Я им что, участковый врач? Есть же районная больница, куда они все приписаны, вот и пусть там лечатся.

Подперев скулу кулаком, Бойко смотрел в глаза Степанову.

— Лечить их будем мы, Сергей Григорьевич. Мы с тобой. Чураков тебя посвятит в суть дела. Но никого, ты меня понял, ни-ко-го не направляй к нам в стационар на лечение. И в районку не направляй. Все будем делать амбулаторно. У меня в отделении никто умирать не должен. Если уж кто окажется совсем безнадежным, пусть районная больница занимается. Но это не желательно.

— А если…

— Никаких «если». Всех амбулаторно. Всех. На дому. Причем документация должна быть безупречна, в том числе и по диспансеризации. А чуть кто в похмелье, а там все пьяницы, сразу отмечай «нарушение режима». Запивают клофелин водкой или самогоном? Вот и пусть по своей воле отправляются к праотцам, как говорили древние.

— Ну да, я понимаю, у нас же лишних мест нет. И так в коридорах лежат.

— Большие рыбы, большие рыбы… Большие рыбы поедают маленьких рыб? Так, да? Так говорили древние?

— В каком смысле?

— Да не знаю, Степанов, как-то вдруг подумалось. В смысле жизни, вот что. Не помнишь, кто это сказал? Сенека или Гиппократ?

— Я не знаю. Гиппократ вряд ли мог так сказать.

— Неважно. Но это основной закон жизни. Неодолимый. Большим рыбам нужно большое пространство для жизни. Акула пожирает всех, селедка мальков, мальки планктон, планктон других. А акулу не жрет никто.

— Как-то уж очень все это простенько.

— А вот люди друг друга не едят, хотя изредка бывает. Но это патология психиатрическая, а мы с тобой терапевты, утешители. Людоедами не занимаемся. Люди друг друга выживают, вытесняют, это тоже закон нашей жизни, Степанов. Ты хочешь быть мальком или селедкой?

— Я о таких делах не задумывался, Александр Иванович. Это все же достаточно абстрактно. Разве человек — животное? Закон? Это из новых законов жизни?

Бойко приподнялся со стула, низко наклонился над столом, приблизив свое лицо к Степанову — почти вплотную, Степанов даже непроизвольно отшатнулся.

— Да почему новых, Сергей Григорьевич, ну почему же новых? Разве не всегда так было?