"Поздравляю, - мысленно сказала я себе, - о таком любовнике можно только мечтать".
...Дальнейшее я не могу рассказывать спокойно. Я до сих пор чувствую себя преступницей.
Севка пришел под вечер, как и обещал. Я выглянула в окно в десятом часу. Робот был уже на месте.
"Этот, по крайней мере, хоть точен", - подумала я.
Севка стоял, привалившись к фонарному столбу. Он походил на отвергнутого любовника. На согнутой руке его висел старый плащ. Робот захватил его на случай дождя: его батарейки чувствительны к влаге. В сумерках глаза робота вспыхивали по-кошачьи. Удивленные прохожие шарахались от него. Я решила выйти и сказать, чтобы он немедленно возвращался в институт. В конце концов робота пора поставить на место. Меня уже не на шутку возмущала его нелепая привязанность. В самом деле, не хватало только любви механического болвана.
Я твердо шагала по дорожке. Мягкий серебристый свет падал через поредевшую листву кленов, неровными блестками мерцал на влажных плитках лабрадорита. Точнее, не лабрадорита, а обычного бетопластика, но сделанного под лабрадорит.
- Немедленно ступайте на свое место, - приказала я роботу.
Он стоял передо мной, как напроказивший школьник, потупившись и опустив голову. Край плаща свисал до земли. Сломанную ногу Севка по привычке подогнул. Робот ничего не ответил, покорно повернулся и побрел вдоль аллеи. Плащ волочился, шурша опавшими листьями.
Я люблю эту аллею. Здесь всегда тихо. Особенно вечером. Томный свет голубоватых искусственных лун струился вдоль дорожки. Я неторопливо шагала домой. Севка еще не дошел до угла. Я слышала его вялые шаркающие шаги. Я оглянулась. Невольное раскаяние шевельнулось во мне. Мелькнула дикая безрассудная мысль: кажется, этот бездушный робот и впрямь удручен. Я бегом догнала его. Он поднял свою тыквенную голову, остановился вполоборота ко мне и подобрал плащ.
- Если вашим механизмам тяжело двигаться, я позвоню в институт: пришлют машину, и вас погрузят в нее. - Я нарочно подбирала такие слова, чтобы этот истукан не забывал о разнице между ним и мною.
- Никакой физической усталости я не испытываю, - ответил Севка. - Напротив, мне очень приятно идти по местам, где вы бываете ежедневно. Только здесь очень многое изменилось. Не изменились только вы.
Бог знает, что он выдумал. Я напомнила:
- Может кончиться питание.
- Я взял запасную батарею.
Мы вышли на берег канала. Обычно здесь много народу: скамейки вдоль набережной, уютно закрытые тенью деревьев, излюбленное место свиданий. Но сегодня холодно и скамейки пустовали.
- Я хотел с вами поговорить, - напомнил Севка.
- Слушаю, - сухо ответила я.
- Я чувствую, вы не любите меня. Таких, как я, женщины не любят: я слишком предан и постоянен. Но, умоляю вас, Юлия, скажите одно: могу я хоть когда-нибудь рассчитывать на вашу взаимность?
Ну и ну! Я-то думала, такие фразы можно только прочитать в старинных романах!
- Перестаньте говорить ерунду, - сердито оборвала я. - Вы не более чем обычный робот. О какой взаимности может быть речь? Идите в институт и занимайтесь своим делом, не расходуйте напрасно питание.
Севка шумно, с гальваническим треском внутри, вздохнул и опустил голову. Так он стоял с минуту. Я уже в самом деле хотела вызвать машину и запихать в нее робота, когда он снова выпрямился.
- Я не стану портить вам настроение, Юлия. Я не хочу, чтобы вы волновались из-за меня. Вы больше никогда не услышите обо мне. Но если бы вы только знали, как я страдаю. Одно забвение может спасти меня от муки, но, обретя забвение, я потеряю мир и вас, Юлия.
Театральным жестом Севка отшвырнул плащ и неестественно прямо шагнул за парапет набережной. Холодные брызги попали мне на лицо. Темная вода сомкнулась над роботом. В глубине урчало и шипело, над водой поднимался горьковатый смрад. Видимо, внутри Севки находились чувствительные реактивы..."
На обороте последнего листа рукой Юлии сделана приписка: "Дорогой Игорь Антонович, прошу Вас, верьте всему, что написано, - это истинная правда. И, пожалуйста, успокойте меня, скажите, что это было: шутка конструктора, заложившего программу, или другое? Боюсь, было что-то другое. Скоро год, как утонул Севка, а меня все одолевают сомнения,.."
...В этот вечер я не стал принимать таблеток Бирканола. Мне не хотелось спать, нужно было многое восстановить в памяти. Я вспомнил родную бабушку нашей Юлии. Кстати, ее тоже звали Юлией. В их семье это имя пользуется популярностью с незапамятных пор. Юлия-внучка внешне удивительно похожа на свою бабушку. Полвека назад Юлия-бабка была такой же юной и прелестной, как и внучка. Помнится, все мы были отчаянно влюблены в нее, и больше других Глеб Круглов. Тот самый Глеб Круглов, который позднее прославился скандальной теорией "Неизбежности ошибок". Но тогда имя Круглова никому еще не было известно. В институте Глеба считали "юношей, подающим надежды" - не более (попробуйте сыскать юношу, который бы не подавал надежд). А Юлия... Впрочем, что можно сказать о красивой женщине. Красота - это не так уж мало, особенно в наше время, когда получить приличное образование не составляет труда. Но чтобы быть справедливым, должен сказать: Юлия не без успеха занималась бионикой и кибернетикой. Таков уж был век, без этого не обходились даже красивые женщины.
Мы - юнцы (кстати замечу, тогда и тридцатилетние считались юнцами, должно быть, по уму) - все были немного фатами, а если и не были, старались прослыть таковыми. Один только Глеб не стеснялся походить на самого себя. А гордиться ему по тогдашним нашим понятиям было решительно нечем. Слишком он был робок с женщинами, к тому же скромен, застенчив и постоянен. Все эти качества сами по себе, возможно, не так уж и плохи, только любовь и внимание женщин достигаются не ими. Всем нам было ясно, что шансы Глеба на успех у блистательной Юлии равнялись нулю. Он и сам понимал это, но не мог побороть своего характера. Он увлекался тогда бионикой и весь отдавался работе.
И все же он не пропускал ни одной вечеринки, где бывала Юлия. Смешно было глядеть на него. Он не отводил от Юлии взгляда и таскался за нею по пятам. А другие из-под носа приглашали ее танцевать. И она смеялась над ним. А он терпеливо сносил колкие ее насмешки. Но однажды... Я хорошо запомнил этот новогодний бал-маскарад. Царицей вечера была Юлия. Несмотря на маску, ее узнали сразу. Все мы вертелись вокруг нее. Но только напрасно. Если Юлия была царицей, то королем маскарада был незнакомец в костюме польского шляхтича. Никто из наших не знал его. Он был необыкновенно остроумен, точнее, боек на язык. Танцевал он не намного лучше других, а, возможно, хуже, но зато все женщины стремились танцевать только с ним. Благодаря своей редкостной самоуверенности он был неотразим. И наша Юлия была сражена. Каждый из ее поклонников тайком давал клятву вызвать гордого поляка на дуэль и убить в честном поединке, если только обычай устраивать поединки когда-нибудь возродится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});