Читать интересную книгу Человек-Горошина и Простак - А Шаров

- Перестань реветь, - донеслось откуда-то снизу. - Пф-пф, только что выплыл из одной слезы, как меня накрыла вторая.

Я сдержал слезы.

- Пф, так-то лучше...

Я не мог разглядеть гнома среди травы и, сознаюсь, крайне невежливо окликнул его:

- Эй, где вы там?

- Лучше все-таки называть меня не "эй, вы", а метр Ганзелиус, как это принято, и не одну тысячу лет, среди всех фей, людей и волшебников, с которыми я поддерживаю знакомство.

- Простите, метр Ганзелиус, - с раскаянием сказал я.

- Раскрой ладонь, - приказал метр Ганзелиус, нетерпеливо выслушав извинения. - Нет, держи ее прямо.

Трава зашевелилась, и на ладонь вспрыгнул маленький гном с темными глазами и седой бородкой.

На плечах у него был синий плащ. На кожаном поясе висела шпага. В левой руке он держал красный колпак с кисточкой. Остроносые штиблеты с загнутыми носками светились зеленым светом.

Он часто, всей грудью вдыхал воздух и при этом увеличивался, увеличивался, но так, что не менялась ни одна черточка лица.

Поклонившись, Ганзелиус взмахнул плащом и спрыгнул к подножью дуба. Светящиеся штиблеты, как светляки, прочертили след в темноте.

- Значит... значит, вы пустой? - растерянно спросил я.

- Я - воздушный человек, - ответил гном. - В молодости, когда я был кузнецом и весил десять пудов да еще четыре фунта, мне тоже случалось путать пустых людей, которых множество, с людьми воздушными, так редко встречающимися.

Он смотрел на меня снизу вверх как бы с некоторым сожалением.

Теперь я понял, что чувствовал этот строгий спрашивающий взгляд и прежде, когда метр Ганзелиус пролетал мимо на своем голубе. Взгляд человека, дорого заплатившего за то, чему научила его жизнь.

Отец идет с сыном и думает, как оберечь его на долгом пути Он кладет в руку ребенка кошелек с золотом, или с серебром, или с медью. Золото, серебро и медь тем и отличаются от мудрости, что их можно отдать сыну и другу.

Они отличаются от мудрости и от любви, которая не бывает ни золотой, ни серебряной, ни медной, а только настоящей или поддельной.

Это поучение метра Ганзелиуса, как и другие его уроки, я услышал и записал в тетрадку не в ту ночь, а много позже...

- Я знал твою бедную матушку, когда она была еще девочкой, и, конечно, не мог позволить колдуну Турропуто преследовать тебя.

- Турропуто?! Я не видел Турропуто...

- Нет, ты видел его! Он превращался то в старушку, которую ты встретил в лесу, то в Портняжного Мастера, то в Маэстро. - Он злой и сильный колдун! В одиночку я бы с ним не справился и попросил Принцессу помочь мне. Восьмисотлетнее знакомство позволяет рассчитывать на небольшие услуги.

- Принцессе восемьсот лет? - воскликнул я, удивленный и огорченный.

- Мы познакомились с Принцессой восемьсот лет назад, когда она праздновала свой двухсотый день рожденья, - ответил метр Ганзелиус, - Турропуто ворвался во дворец, унес Принцессу в поле, закружил в ледяной вьюге, и, если бы она не увидела окна кузницы - счастье, что я заработался до ночи, - кто знает, что случилось бы с ней... Мы отогрели ее у горна, только сердце у бедной девочки осталось наполовину замерзшим Может быть, оно еще оттает?! Пока человек жив, нельзя терять надежды. А Принцессе только тысяча лет.

Взглянув в глаза и угадав мои мысли, Ганзелиус грустно проговорил:

- Любимая, сынок, не бывает ни золотой, ни серебряной, ни медной, ни красивой или некрасивой, ни молодой или старой, а только любимой. Лунные человечки.

Мы шли по тропинке среди луга, метр Ганзелиус впереди, а я, его ученик ведь с этой ночи я стал его учеником, - за ним.

Я спросил метра Ганзелиуса:

- Почему же такой знаменитый и могучий колдун ненавидит обыкновенного мальчишку?

- Турропуто ненавидит всех, - ответил метр Ганзелиус. - И он поклялся отобрать у тебя матушкино наследство.

- Узелок и вправду волшебный? Учитель молчал.

Потом, через много дней, он продиктовал мне, а я записал в тетрадь его слова:

Как оно появляется в мире - "волшебное"? Когда умирала твоя матушка, на ее подушку угольком упала последняя в ту осень падающая звезда. И твоя матушка раздувала ее, пока было в груди дыхание, чтобы она светила сыну.

Так он стал волшебным, уголек, который не гаснет,

И когда твоя матушка все смотрела и смотрела на ключик, пока не закрылись навсегда ее глаза и загадывала одно-единственное желание: пусть в самую трудную минуту этот ключик спасет ее сына, тогда ключик стал волшебным.

Только так появляется на свете то, что люди называют волшебным...

...Луна поднялась высоко над горизонтом, было тихо.

Метр Ганзелиус все уменьшался, и снова стал таким маленьким, что я с трудом мог разглядеть его среди травинок.

Потревоженные шагами, в воздух взлетали сонные божьи коровки; я боялся, что они собьют Учителя с ног или подхватят и унесут неизвестно куда.

Голос метра Ганзелиуса пресекся. Изо всех сил напрягая слух, я различал только его слабое усталое дыхание. Потом он снова заговорил:

- В молодости, когда я был кузнецом и не превратился еще в воздушного человека, бывало, я взваливал на одно плечо десять пудов железа, на другое сажал мою милую женушку Эстер, которой нет больше на свете, а на закорки всех наших десятерых парнишек... Теперь мне в тягость даже воздух...

Серебряная луна горела в небе. Вдруг, я увидел очень близко дом из старых бревен, сплошь поросших мхом. Квадратное окошко поблескивало низко над травой. Чернела дверь, припертая рогатиной. Перед домом росла ель, на ней, уцепившись за шишку, как принято у этих птиц, висел Клест.

На коньке черепичной крыши вертелся металлический флюгер с чугунным кованым драконом. На флюгере, нахохлившись, сидели огромный черный Ворон и Голубь, которого я сразу узнал. Ворон взмахнул крыльями, клювом оттащил рогатину и открыл дверь.

Войдя в дом, я очень обрадовался, увидев метра Ганзелиуса, которого потерял было из виду.

Учитель стоял на дощатом полу, в столбе лунного света, где метались, плясали, бесновались тысячи пылинок.

Внутри дома луна, казалось, светила еще ярче, чем на лугу. Круглое ее, не то плачущее, не то улыбающееся лицо заглядывало в окошко.

Передо мной возвышался горн с открытым горнилом, где серебрилась зола. На полу валялись косы, мечи, латы, ржавые подковы коней-великанов, каких в наше время и не увидишь.

Метр Ганзелиус стал уже меньше фасолины. Несмотря на это, я ясно различал его лицо, каждая черточка которого была высветлена луной.

- Добро пожаловать, сынок! Устраивайся, - сказал метр Ганзелиус.

Я разглядел деревянную кровать, где легко уместились бы не один, а несколько великанов. Рядом с ней стоял дубовый чурбак в два обхвата, на нем ведерная кружка и под стать ей подсвечник с оплывшей свечой.

- Там спал я с моей женушкой и нашими сыновьями, - сказал метр Ганзелиус. - Теперь дети разбрелись по свету. Эстер умерла от горя, когда младший наш, бедный Сильвер, окаменел. ...Сильвер ...серебряный. Мы с Эстер все мечтали, какой чудесной будет его жизнь, а оказалось... Пусть тебе будет хорошо здесь, сынок...

Я пошел в ту сторону, откуда из полумрака доносился слабый голос Учителя. У бревенчатой стены примостился крошечный домик.

- Садись поближе, - пригласил метр Ганзелиус.

Он был в стеганом халате красного атласа и ночных туфлях, которые сверкали зелеными огоньками, и стоял, опираясь на спинку кресла. На столике горела свеча; она лила очень яркий свет, хотя была тоньше пушинки одуванчика. Кровать из половины желудя была расстелена: из-под откинутого одеяла выглядывала подушка в белоснежной наволочке.

- Раньше меня называли - "Ганзелиус - Гора", потом - "Метр Ганзелиус Воздушный Человек", теперь называют "Человек-Горошина". И станут называть "Маковое Зернышко"?! А потом... Что потом? - грустно спросил метр Ганзелиус, еле заметно улыбаясь. - Странно: становишься меньше, а видишь дальше.

Свеча-пушинка светила до удивительности сильно: может быть, и сквозь бревенчатые стены, и даже до края земли?..

- Что ты там видишь? - спросил метр Ганзелиус, показывая на лунный луч.

- Пылинки, - ответил я.

- И все? - Голос метра Ганзелиуса выражал удивление и что-то еще: сострадание, может быть?

Я молчал. Глаза метра Ганзелиуса сверкнули. Он вскочил на кресло, сбросил халат и остался в серебристом трико.

- О-ля-ля! - воскликнул он, взмахнув руками, словно крыльями, и стал уменьшаться.

Он таял, как снег под солнцем. Так быстро, что меня охватил страх; ведь я успел полюбить Учителя.

...Теперь я его совсем не видел. Только две зеленые точки горели на красном бархате кресла. - О-ля-ля! - послышался голос Учителя. - Смотри!

Зеленые искры скользнули от кресла к лунному лучу и стремительно закружились в опаловом столбе света. И рядом с ними я вдруг разглядел множество крошечных существ. Они мелькали в таком головокружительно веселом танце, что ноги сами собой припустились в пляс.

- Молодец! - крикнул метр Ганзелиус. Меня обрадовало, что он наблюдает за мной: значит, и я ему не совсем безразличен.