Разоткровенничавшись, Роджерс принялся хвастливо намекать, будто он обнаружил в природе некие феномены, доселе никому не известные, и привез с собой из экспедиции осязаемые доказательства своего открытия. Если верить его пьяной болтовне, он продвинулся гораздо дальше всех прочих исследователей в толковании загадочных доисторических книг, в конечном счете приведших его в некие глухие уголки планеты, где скрываются странные реликтовые существа — пережитки геологических эпох и жизненных циклов, имевших место задолго до появления человечества, — в отдельных случаях связанные с другими мирами и измерениями, сообщение с которыми было обычным делом в забытые дочеловеческие времена. Джонс подивился буйству воображения, способного породить подобные идеи, и задался вопросом о факторах, повлиявших на формирование необычного психического склада Роджерса. Может, работа среди болезненно-гротескных восковых фигур мадам Тюссо послужила к развитию у него столь неистовой фантазии? Или то была врожденная склонность, которая и обусловила его выбор рода занятий? В любом случае, работа Роджерса была теснейшим образом связана с его диковинными воззрениями на реальность. Представлялось совершенно очевидным, какой смысл заключен в самых зловещих его намеках относительно кошмарных чудовищ, выставленных в отгороженной занавесом части зала, куда допускались только взрослые. Не обращая внимания на насмешки, Роджерс исподволь внушал Джонсу мысль, что отнюдь не все эти демонические монстры порождены фантазией художника.
Но именно откровенно скептическая реакция Джонса на подобные голословные заявления в конечном счете расстроила доверительные отношения, сложившиеся было между ними. Роджерс, видимо, относился к своим словам очень серьезно, ибо теперь стал угрюмым, обидчивым и продолжал терпеть присутствие Джонса единственно из упрямого стремления рано или поздно разрушить стену его вежливого недоверия. Он по-прежнему рассказывал разные бредовые истории, вскользь упоминал о неких таинственных ритуалах и жертвоприношениях древнейшим богам, а иногда подводил своего гостя к одной из омерзительных фигур в отгороженной части зала и указывал на различные особенности и детали, которые трудно соотнести даже с самыми искусными творениями рук человеческих. Зачарованный личностью Роджерса, Джонс продолжал наведываться к нему, хотя и понимал, что лишился расположения своего нового знакомого. Порой он пытался ублажить сухопарого хозяина музея, притворно соглашаясь с отдельными его безумными утверждениями, но тот редко попадался на такую удочку.
Неуклонно нараставшее между ними напряжение достигло критической точки в конце сентября. Однажды днем Джонс мимоходом забрел в музей и прогуливался по сумрачным галереям со столь уже знакомыми экспонатами, когда вдруг услышал крайне необычный звук, донесшийся со стороны мастерской Роджерса и прокатившийся эхом по огромному сводчатому подвалу. Другие посетители тоже услышали и нервно встрепенулись. Трое служителей музея обменялись странными взглядами, а один из них — смуглый молчаливый малый с иноземной внешностью, обычно помогавший Роджерсу реставрировать старые экспонаты и изготавливать новые, — улыбнулся жутковатой улыбкой, явно озадачившей его коллег и больно задевшей какую-то чувствительную струну в душе Джонса. То был пронзительный вой или визг собаки, причем ясно свидетельствовавший о диком ужасе в сочетании с жестокой болью. В нем звучала бесконечная мука, невыносимая для слуха, и здесь, в окружении гротескных восковых монстров, он производил вдвойне жуткое впечатление. Джонс вспомнил, что в музей категорически запрещается приводить собак.
Он уже двинулся к двери мастерской, когда смуглый служитель жестом остановил его и промолвил тихим, с легким акцентом голосом, одновременно извиняющимся и неуловимо язвительным: «Мистера Роджерса сейчас нет, а он запрещает впускать в мастерскую посторонних в свое отсутствие. А собачий визг, понятное дело, донесся с заднего двора. В округе полно бродячих дворняг, и они порой затевают ужасно шумные драки. В самом музее никаких собак нет. Но если вам угодно повидаться с мистером Роджерсом, вы застанете его тут перед самым закрытием музея».
Джонс поднялся по стертым каменным ступеням на улицу и пытливым взглядом обследовал убогое окружение. Покосившиеся ветхие здания — прежде жилые, а ныне большей частью занятые лавками да складами — были поистине древними; иные из них, судя по щипцовым крышам, относились к эпохе Тюдоров. Здесь повсюду в воздухе висел слабый миазматический запах. Рядом с обшарпанным домом, в подвале которого размещался музей, находилась низкая арка, и Джонс прошел сквозь нее по булыжной дорожке, движимый смутным желанием осмотреть внутренний двор и найти приемлемое объяснение истории с собакой. Свет предзакатного солнца почти не проникал в полутемный глухой двор, огороженный со всех сторон задними стенами зданий, еще более неприглядными и смутно зловещими, чем осыпавшиеся уличные фасады старых мрачных домов. Никаких собак здесь не было и в помине, и Джонсу показалось странным, что все свидетельства ожесточенной драки бесследно исчезли за считаные минуты.
Несмотря на заверение смуглого служителя, что в музее нет никаких собак, Джонс нервно взглянул на три маленьких окна мастерской — узкие горизонтальные проемы, расположенные низко над поросшим травой булыжным покровом двора, с закопченными стеклами, похожими на глаза дохлой рыбы, холодные и безразличные. Стертые ступени слева от них вели вниз к крепко запертой двери. Поддавшись безотчетному побуждению, Джонс присел на корточки и заглянул внутрь в надежде, что толстые зеленые шторы, управлявшиеся с помощью длинных шнуров, окажутся незадернутыми. Снаружи стекла покрывал толстый слой грязи, но он протер их носовым платком и увидел, что никакая завеса не преграждает взору доступ в мастерскую.
Разглядеть что-либо толком в царившем там полумраке не представлялось возможным, но гротескные очертания восковых болванок, заготовок и инструментов время от времени призрачно вырисовывались в темноте по мере того, как Джонс перемещался от одного оконца к другому. Поначалу ему показалось, что в мастерской никого нет, но, заглянув в крайнее окно справа, ближайшее к арочному проходу, он увидел слабый свет в дальнем конце помещения и замер от удивления. Откуда там свет? Насколько он помнил, в самой глубине мастерской не имелось ни газовой, ни электрической лампы. Присмотревшись получше, Джонс различил большой вертикальный прямоугольник света — и тут до него дошло. Именно там находилась массивная дощатая дверь с громадным висячим замком — дверь, которая никогда не открывалась и над которой был грубо намалеван ужасный тайный символ из частично уцелевших манускриптов, посвященных запретной древнейшей магии. Видимо, сейчас дверь отворена — и за ней горит свет. Все прежние тревожные догадки относительно скрытого за дверью помещения замелькали у него в уме с утроенной силой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});