Читать интересную книгу Москвичка в кавычках - Нина Еперина

Вот тут-то все и завертелось!!!

Красная ленточка была разрезана, и старт неприятностям положен!

Именно в этой квартире поменялся у нас социальный статус. Точнее, поменялся он у меня, ну, а Толик далеко от кассы не отходил, а как жаж – мы пахали, и сам повеселился от души, и мне скучать не давал, подножки ставил увеселительные…

Сам он жил по принципу «ни минуты покоя», почти по Горькому: жизнь прожить нужно так, чтобы не было мучительно… скучно…

Наверно он еще по молодости решил, что повседневная жизнь очень нудная, а чтобы было веселее, нужно ее раскрашивать. От этого она должна стать увлекательной и интригующей. Может быть, он интуитивно подозревал, что Жизнь – это сплошное творчество, что она обожает подкидывать нам бесконечные сюрпризы иудивительные открытия. Главное – не прозевать эти мгновения. Главное – уметь удивляться самому, ловить за хвост, как жар-птицу, и удивлять окружающих. Это он так считал. Удивлять у него получалось на все сто! А удивлялся так, что до отрыжки или икоты. Ему казалось, что он изобрел что-то новое по жизни, типа таблеток «Авантюрин», и очень, внутри себя, этим гордился. Но мне думается, что это был пурген, во всяком случае, для меня…

А вообще, если честно, мне показалось, что он просто плыл по течению, как щепка, стараясь, как задиристый петух, махать крыльями, громко кукарекать и выпячивать грудь, чтобы как-то все-таки выделяться из толпы.

Толпа, при этом, вовсю развлекалась над дурачком, а он думал, что это есть признание его врожденного чувства юмора. Что это он над всеми развлекается. Ха, ха, ха, размечтался!

Но он старался… – жить прикольно!

Вначале я не очень врубалась в подколы закадычных друзей Толика, но потом, постепенно, стало доходить… Каким же заразным оказалось это слово – «прикольно»! Оно ко мне как-то быстренько прилипло. Заразилась я им, и стало у меня тоже цинично-прикольное отношением к окружающему пространству. Наверно, это случилось потому, что я оказалась на удивление смышленой обезьянкой, схватывающей все прямо на лету, а циничное отношение давало очень плотную ширму, за которой плохо просматривалась моя провинция.

Когда ты малость глуповат, да еще и провинциал, ты все время за что-то прячешься, чтобы народ не думал, что ты не «москвичка». Москвички они тебе не птички, они девки о-го-го! Боевые, и на все готовые. Так все говорили. Поэтому ты, провинциалка, должна стать круче, из кожи вон вылезти, но всем доказать, что у тебя кишка не тонка, что ты и умная, и прикольная, и подкованная, и начитанная, и на всех с большой колокольни плевала.

В общем, такая настоящая московская сука, мос-ква-квачка.

По-тогдашнему, модному, это носило еще и другое название – чувиха! Я очень хотела быть такой чувихой, потому что Толика воспринимала за чувака! Это у меня тогда тоже где-то на уровне подкорки сидело. Толиково приколожитие хорошо накладывалось на тонкую канву моих мелочных восприятий тогдашней жизни. Он-то мне показывал, что по жизни веселей, когда ты чувак и прикалываешься над всем и всеми. Вот эту игру я и приняла, плюс мои собственные добавки, как соус с перцем…

Только потом до меня доехало, что на самом деле я для Толика была никакая не чувиха, а мишень для приколов. Собачка Белка или Стрелка…

А тогда заразилась я этою заразою, и понесло меня, заразную, на волне по жизни колесить, понтить и самоутверждаться, пока не занесло аж в контрабанду. Тогда она почему-то называлась «фарца». Вот тогда и начался новый этап моей жизни, этап понтяристо-двойной. Одна на виду у всех, а вторая – финансово-подпольно-шпионская.

Днем, прикалываясь над клиентками, я шила платья на заказ, а ночью занималась «спекуляцией в особо крупных размерах» с такими же, как я, приколистами. Пахала на сцене жизни без перерыва, в три смены, двадцать пять часов в сутки. Разъясняю для непонятливых: двадцать четыре плюс обеденный перерыв!

Распорядок дня был веселенький: дневные примерки, швейные рекорды скорости от забора и до упора, вечерняя тусовка со спекулянтами-коллегами и с иностранцами-студентами, а ночью выезды на дела фарцовые. В общем, сплошной прикол…

Но начнем все по порядку…

Как-то по весне переехали мы жить в коммунальную квартиру. Наша коммуналка, ценное изобретение Советской власти, которой она и, правда, испортила население Москвы, как правильно заметил М. Булгаков, была заселена совершенно разномастным, абсолютно не подходящим друг другу народом. Как в музее мадам Тюссо! Знакомьтесь:

В одной комнате проживал молодящийся вьюнош, Валек, лет около сорока. Почему «проживал», спросите вы? А потому, что он там только погуливал, а жил у мамы. Правда, он в основном и не пьянствовал даже, а помогал одиноким и незамужним дамам (а может быть, и не одиноким и замужним) не забыть, что такое либидо и как с ним бороться. Другими словами, почти еженедельно показывал нам, какое же разнообразие женской красоты распространилось на свете белом! Он избрал себе тяжелое и неблагодарное занятие – обслужить и угодить наибольшему количеству женщин. Круто! Иногда эта мысль меня волновала, потому что я не могла понять, как он это делает, не производя впечатления человека сексуально крепкого. Натуральный МНС (младший научный сотрудник) в очках. Лысоватенький, щупловатенький и не сильно выдающийся в тех, самых нужных местах…. Но, как он старался! И как же часто!

В другой комнате был прописан Владимир Иванович! Эта личность была сильно выдающаяся. С выдающимся и хорошо оформившимся арбузом, который он носил спереди и называл рабочим мозолем, имея в виду, что наел он его на рабочем месте. Жил он тоже в другой квартире, у жены. У нас появлялся редко, только после пьянки на работе, «субботника» и в сопровождении своих коллег по бутылке. Как правило, заканчивался его приезд в наши пенаты любимой фразой: «Трудно жито в деревне без нагана»! – которой В. И. ставил основательную точку гулянке, грохнув, для убедительности, кулаком об кухонный стол. При этом выходил он на кухню неприменно в семейных трусах до колена, белой майке и стоптанных шлепанцах.

Но самой гениальной личностью была наша соседка А-аба-алденная девушка Наташка. Такой выдающейся личности, как наша Наташа, на всем белом свете больше не было. Это было что-то!!! Она знала, ну почти все. Но особенно точно она помнила, какая этикетка была на бутылке водки, которая стоила два рубля восемьдесят семь копеек и когда эта самая этикетка стала другой.

Наташка знала, что делать с порезанным пальцем или диореей. Лучше Наташки никто не знал, как исправить утюг и починить проводку.

Еще она везде училась по полгода, но нигде так и не закончила свое образование: на курсах английского языка, на курсах немецкого языка, и даже… на секретных курсах КГБ! О последнем ею говорилось шепотом и переспрашивать было нельзя. Наташка скромно опускала глаза и изрекала: «Ну что вы все выспрашиваете? Вы же знаете, как я люблю свою Родину»!

Но надо отдать должное и ей. У нее была потрясающая память. Она никогда не забывала, кому и что наврала. Мы ведь, вначале и, правда, думали, что она у нас полиглот с техническо-гуманитарно-политическо-медицинским уклоном. Но как-то однажды пришла к нам ее школьная подруга, угостилась на кухне «чем Бог послал» и разоткровенничалась про Наташкины неоконченные девять классов соседней школы. Вот это да!

Наташка являла собой настоящий шедевр генных поколений!

А как она разглагольствовала на кухне!!! Абалдеть! Но заткнуть ей рот было практически невозможно. Поступало даже предложение вести за ней дневник. Жалко, что не вели, я ужасно об этом жалею.

Но больше всего она любила застолья! Ах, как она любила застолья! Честно говоря, я сама себе тоже самая родная. Но так, как она, никто! Самой главной любовью Наташки была бутылка. Она могла ради нее, родной, посреди ночи бежать на другой конец Москвы.

В те далекие, общезапойные времена водка была продуктом, через который государство и контролировало и шантажировала свой народ. Вы же знаете, есть такое понятие, как «синдром похмельной совести», поэтому государство и решило, что «граждане можуть злоупотре-блять» в рамках рабочего времени, с одиннадцати утра до семи вечера, что б стращать. В остальное время народ блюла наша доблестная милиция, что б ей пусто было…, поэтому неофициально работали «центры реабилитации» или «реанимации». Они были открыты предприимчивыми людьми и обслуживали вас в подворотнях, за заборами, в такси, из окон в подвалах и еще только любителю спиртного известных местах. Точки эти имели тенденцию территориально перемещаться, а сарафанное московское радио точно оповещало любопытствующее и заинтересованное население столицы о миграционных этих путях. За точками с одинаковым упорством бегал как народ пьющий, так и стражи порядка – менты.

Иногда, по мере надобности, Наташка тоже бегала следом за точками ей одной известной дорогой. Зажав выданные, сокровенные пять, а иногда и больше рублей в кулак, она возвращалась, довольная своим Подвигом через час, два, а иногда и через три (точку, видно, далеко отнесло ветром), когда гости уже ушли, а мы укладывались спать.