Читать интересную книгу Рождество в Томпсон-холле - Энтони Троллоп

— Что же я могу поделать, дорогой мой? Ты знаешь, я сделала бы все, если бы только могла. Ложись в постель, голубчик мой, согрейся, и завтра утром ты почувствуешь себя намного лучше.

В эту минуту муж приготовился лечь, и она помогла ему. Потом заботливо обвязала ему горло куском фланели, поцеловала его и поправила одеяло.

— Вот что ты можешь сделать, — сказал он хрипло.

Говорил он теперь уже так плохо, что она едва могла его расслышать, а потому придвинулась совсем вплотную и наклонилась над постелью. Миссис Браун была готова на все, лишь бы он сказал, что ей нужно сделать. Тут муж сообщил ей свой план. Внизу в столовой он видел на боковом столике большую банку горчицы. Уходя из комнаты, он заметил, что банку эту не убрали после ужина. Если бы жена могла туда пробраться, захватив с собой сложенный соответствующим образом платок, присвоить себе часть содержимого банки и, вернувшись со своей добычей, приложить горчицу к его больному горлу, это, возможно, облегчило бы его страдания настолько, что он смог бы встать в пять часов на следующее утро.

— Но я боюсь, что тебе будет очень неприятно идти вниз одной, ведь уже так поздно, — просипел он жалобно.

— Конечно, я пойду, — возразила преданная супруга, — мне это ничего не стоит. Никто ведь меня не укусит.

И она тотчас начала складывать чистый носовой платок.

— Я вернусь через какие-нибудь две минуты, милый, и если в доме есть хоть капля горчицы, то она сейчас же окажется у тебя на горле.

Миссис Браун смутить было нелегко, и путешествие в столовую казалось ей простой задачей. Она укрыла мистера Брауна одеялом до самых ушей и отправилась в путь.

Пробежать первый коридор до лестницы было легко, спуститься по этой лестнице — также легко. Затем следовали еще коридор и еще лестница, потом третий коридор и третья лестница, и миссис Браун начало казаться, что она ошиблась. Женщина очутилась в той части гостиницы, где никогда еще не бывала, и, заглянув в одну или две приотворенные двери, вскоре поняла, что это целая сеть частных гостиных, которых она прежде не видела. Она попыталась найти дорогу назад по тем же лестницам и коридорам, чтобы начать свое путешествие сначала. Ей стало уже казаться, что она заблудилась окончательно и не сможет найти ни столовую, ни спальню, когда, на счастье, ей попался навстречу швейцар. Одета она была в просторный белый капот, с белой сеткой на распущенных волосах и в белых шерстяных туфлях на ногах.

Возможно, мне в самом начале следовало описать наружность миссис Браун. Это была женщина крупная, с внушительным бюстом, которую иные считали красивой в духе Юноны. Но в общении с посторонними в манерах миссис Браун чувствовалась некоторая суровость — так она защищала свою добродетель против всех возможных нападок, — а также твердая решимость во всех отношениях оправдать высокую репутацию британской матроны, что ценилось в Томпсон-холле, но среди французов и француженок возбуждало язвительную критику. В По ее прозвали гордячкой. Прозвище это дошло до ее ушей и ушей ее мужа. Он рассердился, но сама миссис Браун отнеслась к этому очень снисходительно — в сущности, прозвище ей польстило, и она постаралась оправдать его. С мужем она могла при случае обращаться мягко, но со всеми другими мужчинами британская матрона, по ее мнению, должна быть строга. Теперь она очень нуждалась в помощи, но, встретив швейцара, все же не забыла о своей репутации.

— Я заблудилась в этих отвратительных коридорах, — произнесла она самым суровым своим тоном.

Это было сказано в ответ на какой-то его вопрос — вопрос, на который она ответила не сразу. Затем, когда тот спросил, куда желала пройти мадам, она опять помолчала, недоумевая, как объяснить ему цель своего путешествия. Конечно, этот человек мог проводить ее обратно в спальню, но в таком случае пришлось бы отказаться от горчицы, а вместе с горчицей, как она теперь боялась, и от всякой надежды встретить Рождество в Томпсон-холле. Миссис Браун хоть и была очень храброй женщиной, но все же не решалась сказать этому человеку, что она бродит по гостинице, чтобы совершить полуночное нападение на горчичную банку. И вот она помолчала с минуту, собираясь с мыслями, и так гордо вскинула при этом голову, что швейцар пришел в совершенный восторг.

Так она выиграла время, чтобы сочинить объяснение.

— Я уронила носовой платок под столом, где ужинала, — сказала она наконец. — Не могли бы вы показать мне дорогу в столовую?

Но швейцар сделал больше: он прошел с дамой в ту комнату, где она ужинала. Тут, само собой разумеется, начались долгие и, конечно, бесплодные поиски. Добрый малый непременно пожелал достать грязные салфетки и перетрясти их все до единой, чтобы отыскать собственность миледи. Миледи стояла рядом, несчастная, но все еще не потерявшая терпения, и, пока швейцар занимался своим делом, неотрывно смотрела на банку с горчицей. В ней, вероятно, было достаточно горчицы, чтобы облепить целый десяток больных глоток. Наконец, миссис Браун немного подвинулась к банке, стараясь убедить себя, что швейцар простит ей, если она возьмет горчицу и расскажет ему всю историю. Но как болезненно было бы падение с пьедестала Юноны, на который она вознесла себя! Ей пришлось бы признаться не только в поисках горчицы, но также и во лжи, а этого она не могла допустить. Слуга наконец пришел к заключению, что мадам, вероятно, ошиблась, и мадам выразила опасение, что это действительно было так.

Жадным долгим взглядом, увы, печально устремленным назад, гипнотизируя вожделенную емкость, миссис Браун вышла из комнаты вслед за швейцаром. Она уверяла его, что теперь найдет дорогу и одна, но швейцар не пожелал ее оставить, пока не довел до надлежащего коридора. Путешествие казалось ей теперь даже длиннее, чем прежде, но, поднимаясь по многочисленным лестницам, миссис Браун решила, что не признает себя побежденной. Неужели ее муж, который так нуждался в лекарстве для своего бедного горла, все-таки его не получит? Поднимаясь наверх, она сосчитала каждую ступеньку и запомнила каждый поворот. Теперь уже она была уверена, что не собьется с пути и сможет безошибочно найти обратную дорогу в столовую. Решительная женщина твердо вознамерилась вернуться. Даже попадись ей снова тот же человек, она смело пойдет вперед и заберет с собой лекарство, в котором так нуждался ее бедный муж.

— Да-да, — сказала она, когда швейцар сообщил ей, что ее комната, номер 333, находится в том коридоре, куда они теперь пришли. — Здесь уж я все знаю. Очень вам благодарна. Не провожайте меня дальше.

Ему очень хотелось довести даму до самых дверей номера, но она встала посреди коридора — и победила. Натурально, он еще с минуту мялся на месте. К несчастью, она не захватила с собой денег и не могла дать заработанных им двух франков, а в свою комнату она не могла за ними пойти, поскольку чувствовала, что если вернется к мужу без горчицы, то вторая попытка будет уже невозможна. Обманутый в своих надеждах, слуга наконец повернул обратно, к лестнице. Казалось, прошла целая вечность, пока шаги его замерли в отдалении. Миссис Браун продолжала идти вперед и на цыпочках прокралась к самой своей двери, где и стояла, прикрыв рукой огонь свечи, до тех пор, пока, по ее соображениям, швейцар не достиг самых отдаленных пределов бесконечного здания. Тут она развернулась и пошла назад.

Теперь дорога не представляла для нее никаких затруднений. Она ее знала — знала как свои пять пальцев. На площадке каждой лестницы она останавливалась и прислушивалась, а затем, несколько успокоенная, продолжала свой путь. Сердце ее сильно билось, подгоняемое не только тревожным желанием достичь цели, но и страхом. Что так легко было объяснить вначале, теперь объяснить было бы очень трудно. Наконец она вошла в большую общую переднюю, которую посещала уже в третий раз и в последнее свое посещение осмотрела очень внимательно. В зале, на лестнице и в коридорах горел газ, но тут не было никакого света, кроме маленькой свечки, которую она несла в руке. Когда ее сопровождал швейцар, женщина не боялась темноты, но теперь во мраке таилось нечто такое, что не давало ей с легким сердцем пройти в противоположный конец комнаты за банкой с горчицей. Она остановилась, прислушиваясь, и задрожала, но подумала о великолепии Томпсон-холла, о милом уюте английского Рождества, о гордом законодателе, приходившемся ей родным кузеном, и, одним прыжком миновав комнату, вцепилась в свое сокровище. Оглянулась, но в комнате никого не было и ничего не было слышно: ни отдаленного скрипа сапог, ни хлопанья хотя бы одной из тысячи дверей. В эту минуту, стоя с банкой в одной руке, а другой придерживая белый платок, на который предстояло наложить лекарственную смесь, миссис Браун походила на леди Макбет, прислушивающуюся у двери комнаты Дункана.

Банка оказалась полна почти до краев. Смесь была, конечно, очень не похожа на ту славную английскую горчицу, которую ваша кухарка разотрет вам за две минуты с ложкой воды и подаст совсем свеженькой. От этой сильно отдавало кислятиной, да и цвет ее казался нездоровым. Но все же это была самая настоящая горчица. Миссис Браун схватила роговую ложечку и, не теряя больше времени, намазала сложенный платок. Затем она перешла в поспешное отступление.