Он хотел бы подружиться с этими храбрыми, как ему казалось, крутыми ребятами, которым все было ни почем, которые нигде не учились и не испытывали по этому поводу никаких угрызений совести, и не мучились, как он, стараясь выполнять домашние задания и косноязычно отвечая у доски урок. Друзей у него никогда не было опять же из-за его скверного, подлого характера, с братом он не сходился и никогда не был близок, и тот тоже в свою очередь не делал никаких попыток сблизиться. Было бы здорово подружиться именно с этими ребятами, он их знал поименно: старший Мурад, тот, что с ножом ходит (интересно, когда-нибудь он пускал его в дело?), другой, что так ловко поминутно сплевывает сквозь зубы, Закир, еще один, не стриженный с длинными, как у девчонки волосами, учивший Агашку, как правильно надо шабить анашу, чтобы побыстрее закайфовать, это Сиявуш, еще один, в кожаной куртке, которая так нравилась Агашке – Эмин; да подружиться с ними было бы здорово, но он боялся, что скверный его характер, выявлявший себя среди одноклассников, когда он делал разные пакости, невольно проявится и с этими ребятами. А что он делал в школе, среди одноклассников?
Ябедничал и клеветал на невинного одноклассника;
играя в футбол в школьном дворе, непременно старался свалить кого-нибудь, ставя подножку;
подкладывал незаметно на школьную скамью под ученика вымазанную чернилами тряпку;
стравливал двух одноклассников и сам с удовольствием принимал участие в мордобое;
и многое, многое другое, на что была щедра его тем не менее, убогая фантазия.
Но с этими ребятами такое не прошло бы. Среди одноклассников он был самым старшим и самым сильным, потому что за недолгую школьную жизнь уже успел остаться на второй год, его побаивались и почти никогда не жаловались учителям на него за тайные его проделки, потому что не раз бывало после уроков он подкарауливал стукача и жестоко расправлялся с ним; разве что девочки из класса, не таясь, рассказывали о его мелких и крупных подлостях. Но с этими «блатными» и с их вожаком с финкой в кармане подобное поведение не прошло бы, с ними было наоборот – их он побаивался, так же, как его побаивались в классе.
Как-то директор вызвал в школу мать Агашки и настоятельно посоветовал ей забрать сына и отдать его в школу для слаборазвитых детей, так как здесь в школе для нормальных учеников, он не успевает и так и будет не успевать до последнего класса, то и дело оставаясь на второй год, и школу может закончить примерно, когда нормальные люди выходят на пенсию. Мать не оценила мрачный юмор директора, и с места в карьер стала плакать, рыдать и слезно молить его оставить сына в школе, обещая на будущее следить за его успеваемостью более внимательно. Директор повздыхал, ничего не ответил, и Агашку пока оставили в покое. А более внимательное наблюдение матери за успеваемостью сына свелось к тому, что число затрещин, ежедневно выдаваемых Агашке намного и безрезультатно увеличилось.
После того, как Мураду понравилось, как Агашка сказал вслед девушке в красном жакете, тот при случае, даже когда на девушках не было ничего красного, повторял свою неудачную шутку.
Агашке не нравилась ни одна из девочек ни из своего класса, ни из параллельных. И это было странно в его возрасте, когда подростки то и дело влюблялись в своих сверстниц и тайно вздыхали и мечтали, и издали провожали их взглядами, или же смело подходили и открыто давали знать девочке, что она – предмет обожания. По-разному бывало, в зависимости от характера, темперамента и нахальства мальчиков. Агашке же никто из девочек не нравился. Соплячки, решил он про себя, что с ними делать? Ему нравилась уборщица Кнарик, неопрятная женщина лет под сорок, вечно непричесанная, с красными глазами и выдающимся задом. Он как-то прокрался в маленький чуланчик, где Кнарик развешивала свои тряпки, прятала веники, как какую-то ценность, и переодевалась в рабочий синий халат. Именно в этом халате она Агашке и нравилась безумно, у него просыпался его тринадцатилетний перчик. Он пришел как раз вовремя. Кнарик через голову стягивала простенькое свое ситцевое платье, чтобы облачиться в халат. Мощный зад плотно облегали черные длинные штаны. Агашка увидел почти по-мужски волосатые выше колен мощные ноги, которым позавидовали бы штангисты, и застрявшую, не желавшую вылезать из платья большую правую грудь в белой чаше бюстгальтера. Затаив дыхание, он на цыпочках подкрался к вожделенному заду и тихо пристроился, пока голова женщины выпутывалась из платья.
– Сейран Сулейманович! – услышал он возмущенный голос запыхавшейся уборщицы. – С ума сошел?! Кабинета у вас, что ли нет?
Обхватив с двух сторон мясистые бедра Кнарик Агашка делал свое дело, не обращая внимание, что женщина вроде бы была не совсем раздета. Обернувшись и обнаружив незаконное посягательство на свои прелести со стороны обычного малолетки, причем, в таких экстремальных условиях, Кнарик, тем не менее, позволила мальчику довести свое дело до конца, что длилось не дольше, чем снимание через голову платья, потом нашла мокрую, не совсем чистую тряпку и отшлепала мальчика по заду, пока он не успел натянуть штаны. Убежал, пристыженный, но довольный и улыбающийся нахальной улыбкой. Так как уборщица все еще возилась в своем закутке, Агашка, не долго думая, вернулся с пол пути из опустевшего после уроков школьного коридора, подбежал торопливо и бесшумно к двери каморки и подпер её шваброй, после чего, хихикая и слыша отчетливый стук женщины в дверь изнутри и её возмущенные вопли, убежал уже окончательно с удовлетворенным чувством исполненной до конца пакости.
При первой же встрече со своими блатными новыми приятелями, он не преминул рассказать им о своем первом сексуальном опыте, о волосатых ляжках, чисто выбритых ниже колен ногах и выдающихся грудях Кнарик, прибавив тошнотворные подробности, которые даже этих малолетних воришек шокировали настолько, что тут же двое из них довольно щедро надавали ему подзатыльников. Агашка слюняво улыбался, подобострастно заглядывая им в глаза, особенно вожаку стаи, Мураду, но никакого поощрения с его стороны он не получил за свой рассказ, и спустя минуту, пока ребята молча передавали папиросу друг другу и каждый по разу затягивался, Агашка, продолжая слащаво улыбаться, стараясь понравиться, произнес:
– Девушка в к-красном, дай нам, несчастным, – и тихо захихикал.
Но тут же получил еще один подзатыльник от Эмина, куртка которого так нравилась Агашке, и он тайно мечтал, что ему купят такую же.
– Где ты тут видишь девушку, бля?.. Совсем мальчик, еба…
– Ладно, – прервал его Мурад. – Пошли отсюда…
Учитель по математике ходил зимой в калошах поверх ботинок, хотя в этом городе зима вовсе не была суровой, но он ходил в калошах, любил беречься, чтобы не застудить ноги. А перед кабинетом математики он снимал калоши, оставлял в коридоре перед дверью и в туфлях, как к себе домой, входил в кабинет, где его ждал класс из тридцати семи учеников. Зная эту его привычку, как то посреди урока, когда был выгнан за очередные свои проделки, он, чтобы отомстить математику выпросил у завхоза школы молоток и гвозди, для того якобы, чтобы прибить объявление по приказу директора, и вместо несуществующего объявления прибил гвоздями калоши математика к паркету в коридоре. Спрятался и наблюдал. Выйдя после урока, пожилой и тучный математик, машинально, привычным, отработанным за долгие годы движением влезая ногами в калоши, грохнулся так, что школа затряслась. Но устояла. А математик так стукнулся головой, что в ней перемешались все математические уравнения. Спрятавшись за колонной в коридоре, Агашка вволю похихикал. Виновника, конечно, нашли, тем более, что были такие весомые улики: молоток, гвозди, несуществующее объявление и такой серьезный свидетель обвинения как завхоз, который и подтвердил все что надо. На этот раз Агашку исключали вполне серьезно, чему он был несказанно рад, но вновь явилась истерически бьющаяся в судорогах мать виновника и приостановила процесс. И он в очередной раз к своей досаде остался в школе, раздумывая над более серьезной гадостью, совершив которую уже точно должен быть изгнан, несмотря на все усилия матери. Но дома, разумеется, была серьезная экзекуция – мать отхлестала его ремнем так, что два дня после этого он не сидел, как все ученики, а стоял за партой.
Конец ознакомительного фрагмента.