– И как часто? – Доктор Магнус поднес бокал к окаймленным светлыми кудрями бороды губам. Он пил только воду «Перье» и пользовался бокалом лишь для вида.
– Не знаю. Он повторялся с полдюжины раз, если вспоминать с самого детства. И еще столько же после моего прибытия в Лондон.
– Даниэль упомянула, что вы студентка Лондонского университета, не так ли?
– Правильно. Изучаю искусство. Я стипендиатка. Даниэль время от времени подрабатывала моделью – сейчас Лизетт была уверена, что исключительно из тяги демонстрировать кому-то свое тело, а не из-за финансовой необходимости, – и когда приглушенные богохульства по поводу оброненной кисти выявили общее культурное наследие Америки, парочка émigrés[3] закатилась в паб, чтобы обменяться новостями и идеями. Лизетт и помыслить не могла о комнате возле Музея, а соседка Даниэль только что удрала на континент, не заплатив за два месяца. К закрытию пивнушки все устроилось.
– Как поживает твой стакан?
Отыскавшая их в толпе Даниэль насмешливо тряхнула головой и наполнила бокал Лизетт прежде, чем та успела прикрыть его ладонью.
– А ваш, доктор Магнус?
– Спасибо, неплохо.
– Даниэль, позвольте предложить вам руку? – Майтланд очаровал их обеих, обращаясь с девушками как с хозяйками открытия.
– Чушь, дорогой. Когда увидишь, что я начинаю задыхаться от жары, вызывай подмогу. А пока не давай доктору Магнусу прибиться к другой компании.
И Даниэль свинтила вместе со своей бутылкой шампанского и со своей улыбкой. В галерее, окрещенной в честь Ричарда Бартона[4] (а не в честь Лиз Тэйлор, что не уставала подчеркивать Даниэль, каждый раз после этого хохоча) «Всякое бывает», толпились друзья и доброжелатели – как и в большинстве магазинчиков сегодня вечером. Там и тут проходили частные вечеринки с вечерними платьями и шампанским, вытеснившие глазеющих и фотографирующих туристов. Лизетт и Даниэль обе облачились в слишком тесно облегающие тела крепдешиновые платья, в которых могли бы сойти за сестер: зеленоглазая блондинка Лизетт с личиком, припорошенным веснушками, и кареглазая брюнетка Даниэль, привыкшая к излюбленному лондонскими женщинами густому макияжу; обе – высокие, но не кажущиеся нескладными, со схожими фигурами – достаточно схожими, чтобы носить одежду друг дружки.
– Должно быть, довольно огорчительно видеть один И тот же кошмар снова и снова, – напомнил доктор Магнус.
– Я вижу и другие кошмарные сны. Некоторые повторяются, некоторые нет. Одинаково лишь то, что после них я просыпаюсь, чувствуя себя так, словно меня протащили сквозь какой-нибудь старый хаммеровский фильм.[5]
– Значит, до недавнего времени подобные кошмары вас не слишком тревожили?
– Не слишком. Мое пребывание в Лондоне как будто привело в действие некий спусковой механизм. Полагаю, это все беспокойство из-за жизни в чужом городе.
Она была подавлена настолько, что даже таскала у Даниэль пилюли, надеясь обрести сон без сновидений.
– Значит, вы в Лондоне впервые, мисс Сэйриг?
– Да. – Но, чтобы не показаться типичной американской студенткой, она добавила: – Хотя моя семья из Англии.
– Ваши родители?
– Родители моей матери из Лондона. Они эмигрировали в Штаты сразу после Первой мировой.
– Тогда ваш приезд сюда можно назвать в некотором роде возвращением домой.
– Не совсем. Я первая из нашего семейства пересекла океан. И я не помню родителей матери. Бабушка Кесвик умерла в то утро, когда я родилась. – «С чем мать так и не смогла смириться», – добавила про себя Лизетт.
– А вы консультировались с врачом по поводу этих кошмаров?
– Боюсь, с вашей Национальной службой здоровья мне не справиться. – Лизетт поморщилась, вспомнив о той ночи, когда она пыталась объяснить интерну-пакистанцу, почему она хочет принимать снотворное.
Внезапно девушка сообразила, что ее слова могли оскорбить доктора Магнуса, хотя, впрочем, он не выглядел человеком, одобряющим систему государственного медицинского обслуживания. Вежливый, изысканный, явно отлично чувствующий себя в официальном вечернем наряде, он напоминал ей чем-то отрастившего бороду Питера Кашинга.[6] «Входит Кристофер Ли[7] в черной пелерине», – подумала она, взглянув на дверь. Если уж на то пошло, она не была абсолютно уверена в том, что за тип этот доктор Магнус. Даниэль настояла, чтобы она поговорила с ним, и, весьма вероятно, принудила Майтланда пригласить его на частное открытие: «Он такой проницательный! И написал кучу книг о снах и подсознании – написал, а не просто повторил другими словами глупости Фрейда!»
– Долго вы пробудете в Лондоне, мисс Сэйриг?
– По крайней мере до конца года.
– Довольно долго. Я бы не стал уповать на пословицу «поживем – увидим». В Сан-Франциско вы вернетесь не скоро, а исчезнут ли там ваши кошмары или нет – неизвестно, вы согласны? Они не слишком приятны, и вы должны позаботиться о себе.
Лизетт не ответила. Она не говорила доктору Магнусу, что приехала из Сан-Франциско. Значит, Даниэль уже беседовала с ним о ней.
Доктор Магнус изящным жестом извлек из кармана визитку и сдержанно предложил ее девушке.
– Я буду только рад в будущем заняться вашей проблемой на профессиональном уровне, если вы пожелаете.
– Не думаю, что это стоит…
– Ну конечно стоит, дорогая моя. Иначе о чем толковать? Итак, возможно, в следующий вторник? Какое время вас устраивает?
Лизетт сунула визитную карточку доктора в сумочку. Ладно, возможно, она хотя бы сэкономит на барбитуратах.
– В три?
– Договорились, значит, в три.
II
В коридоре царил полумрак, и Лизетт шагала по нему с некоторым трепетом, торопливо, приподняв подол ночной сорочки так, чтобы он не соприкасался с зернистой грязью под ее босыми ногами. Отслаивающуюся коросту обоев испещряли проказные язвы штукатурки, а когда она поднесла свечу ближе, выбоины и царапины на стенах показались ей тревожаще неслучайными. Фигура девушки отбрасывала на пятнистую поверхность двойную тень: одна, искривившись, наклонилась вперед, другая легла за спиной.
Часть коридора занимало большое, в полный рост, зеркало, и Лизетт остановилась, изучая свое отражение – испуганное лицо, растрепанные волосы. Какая странная ночная рубашка – бледная, шелковая, с воланами, старомодная, – девушка не помнила, как надевала ее. Не знала она и того, как очутилась в этом месте.
Отражение озадачило ее. Волосы казались длиннее, чем должны быть, локоны свисали до самой груди. Точеные черты, выступающий подбородок, прямой нос – лицо принадлежало ей, но такого выражения у нее никогда не было: губы полнее, чувственнее, краснее и ярче, чем ее блеск для губ; зубы ровные, белоснежные. Зеленые глаза по-кошачьи жестоки, в них горит острая жажда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});