Зеленый яд его глаз возвращается ко мне.
— Юля, — хрипит папа. — Кто он? Назови его имя, чтобы я его уничтожил.
— Какие ужасные вещи ты говоришь! — Оксана оглядывается по сторонам и тянет моего отца вниз, сесть, но он вцепился в край стола и не сдвигается. — Платон? Юля, что ты ему сказала?…
Оксана ахает, замечая мой живот. Прикрывает рот ладонью.
Ну да. Его нельзя не заметить.
На УЗИ я очень боялась услышать, что там двойня, но плод оказался один. Просто я очень худая.
Как иначе, я же балерина.
Была.
— О боже… — шепчет Оксана. — Юля, девочка, когда это произошло, мы ведь все время виделись?… Костя! — командует Оксана, глядя на появившегося в дверном проеме сына. — Костя, не раздевайся, мы уходим! Платон, идем. Не нужно разбираться с этим здесь.
Держась одной рукой за живот, я тоже смотрю на Костю. Он только вошел в ресторан. Над черной маской сверкают его серые глаза.
Мой Кай.
Прости, но я больше не могла скрывать правду.
— Кто это сделал, Юля? — ревет мой отец, отпихивая в сторону Оксану. — Скажи мне! Я должен знать, какому мудозвону оторвать яйца!
Отец сильно встряхивает меня за плечи. Сейчас ему плевать на сплетни, на прессу и репутацию. Даже на меня в какой-то мере.
— Язык проглотила?! Говори! Кто он?!
— Тише, Платон! Ну что ты такое говоришь… — причитает Оксана. — Все будет хорошо. Мы справимся. Справимся с этим вместе! Девочка обязательно обо всем расскажет, только позже. Позже!
Нет, я сделаю это сейчас. Сегодня, сидя в кресле перед Ксенией Михайловной в Москве, я поняла, что и так врала слишком долго.
Мой сводный брат по-прежнему стоит в проходе, держа дверь нараспашку, но никого в ресторане не волнует промозглая питерская сырость. За его плечом в свете фонарей искрят желтым вспышками капли дождя.
Кай внезапно срывает с себя маску, хотя не имеет права этого делать, стоя на пороге ресторана, но, в отличие от матери, плевать он хотел на правила.
Давай. Скажи ему всю правду, читается в его стальных глазах. Раз начала, иди до конца.
Он готов к последствиям.
А я по ощущениям несусь к краю сцены, не замечая темного провала оркестровой ямы. В ушах гремит так и не исполненная партия, а ресторан перед глазами кружится, как карусель. Сердце колотится о ребра.
Каждая кость горит, как от перелома, когда я вытягиваю руку.
Разжимаю скрюченные пальцы и указываю на темную фигуру сводного брата в проеме ресторана.
— Это он. Я беременна от него.
(1) Москва - поездка Юли в Москву происходит в последней главе романа "Табу", первая книга цикла. Можно читать отдельно.
(2) Ксения Михайловна - главная героиня романа "Табу", которая отговорила Юлю от непоправимого поступка.
(3) 32 фуэте символ балетной виртуозности, первой кто проделала 32 оборота на месте была итальянская балерина. Впоследствии "трюк" повторила Матильда Кшесинская
(4) Либретто - текст музыкально сценического произведения, например оперы, балета, оперетты и т. п.
Глава 1
Мы опаздываем.
— Не вертись, Юля, — отзывается отец, как будто мне снова шесть и я не могу усидеть от скуки.
— Пап, давай я на метро? Бегом и то быстрее будет! Посмотри на пробку!
Не отрывая глаз от телефона, отец отзывается:
— Никуда ты не опоздаешь. Будешь на месте вовремя.
Наконец он откладывает телефон в сторону.
— И забудь про метро, ясно? Никакого метро, пока не поймают тех, кто мне угрожает.
В ярко-зеленых глазах горит забота, когда он проводит ладонью по моим собранным в высокий пучок волосам. Я замираю, а он по-доброму хмыкает и притягивает меня к себе.
— Не растреплю я твою прическу, не бойся. Просто поймал себя на мысли, что давно не плел косы. Теперь ты собираешь их сама. А помнишь, как твоя Ева Бертольдовна учила меня, как закалывать челку невидимками? А ведь я так и не научился.
Закрыв глаза, щекой касаюсь борта его пиджака и вдыхаю такой родной запах. Рядом с ним даже страх опоздать становится вдруг таким же надуманным, как и все мои страхи в детстве.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Вздрагиваю от жужжания телефона, но отец не притрагивается к мобильнику. Эти несколько минут только наши, и я благодарна ему за это. Он не выпускает меня из объятий и говорит тихо:
— Напомни, пожалуйста, про твою роль.
— Я ведь вчера рассказывала, — отзываюсь чуть обижено.
— Ну, Юль, прояви милосердие. Мне вчера совсем не до балета было. Напомни.
— Если меня выберут, то я буду играть Сильфиду. Это фея. Смертным запрещено касаться ее, иначе она умрет. Но Сильфида влюбляется в юношу, а он — в нее. И, конечно, однажды он делает все, чтобы обнять ее, и она умирает.
— О господи… А без смертей никак нельзя?
— Это классический балет, пап. Без этого никуда.
Он прижимает меня к себе так сильно, будто мне и правда грозит опасность. После смерти матери я — все, что у него осталось.
Отец никогда не разделял моего увлечения балетом. Он техник до мозга костей, как он говорит, и даже красивая картинка на сцене никак его не трогает. Тем не менее, несмотря на высокую занятость, он присутствовал на всех моих выступлениях. Пусть и не понимал происходящего на сцене.
Он не рассмеялся и не отмахнулся то меня, когда я в три года принялась танцевать перед зеркалом на носочках и регулярно разбивала нос, а однажды даже вывихнула мизинец, старательно улучшая выворотность стоп.
— Наша Юлька мечтает стать балериной, — однажды сказала ему бабушка. — Смирись с этим, Платон.
Смирился отец далеко не сразу. Кажется, он до сих пор считал мое увлечение балетом какой-то блажью, но и слова кривого мне не сказал. Пусть у него и не выходило помогать мне с прическами, макияжем и костюмами, он просто нанимал нужных людей.
Мне даже завидовали те, кто приходил на выступления с мамами. Считали, что я задаюсь. Ведь, чаще всего, я была окружена свитой. Парикмахер, визажист, дизайнер. Отец никогда не жалел денег на любую мою прихоть, я же в глубине души очень завидовала остальным одноклассницам.
И всегда отводила глаза в сторону, когда девочек из класса перед выступлением целовали мамы.
Хотя бабушка с отцом всегда приходили смотреть на меня, это было не то.
Еще папа очень переживает, даже если я умираю понарошку на сцене. Помню, как однажды он покинул зрительный зал во время «Жизели». Танец погибшей девушки на собственной могиле надолго выбил его из колеи. Уже после выступления я нашла его на ступенях театра, папа впервые пил прямо из бутылки и потом еще долго молчал тем вечером.
Я бы не назвала своего отца чувствительным, просто он терпеть не может символику и атрибутику смерти, особенно если это связано со мной. Я чуть не умерла во время родов, вместе с мамой. Но врачам удалось спасти меня. А маму — нет.
Машина медленно ползет по узким улицам, и я снова чувствую, как отец легко касается моих волос, чтобы не испортить прическу, и говорит:
— Не волнуйся, Юль, роль у тебя в кармане. У тебя есть все шансы. К тому же, твоя Ева сказала…
Вздрагиваю и выпрямляюсь, как от удара хлыстом.
— Моя Ева?! Папа, ты же обещал!
Он выставляет руки в свою защиту.
— И я сдержал слово, Юль! Ничего у меня с ней нет! Твоя учительница сама подошла ко мне в том ресторане, честно! Я вежливо с ней говорил, соблюдая правила социальной дистанции и хорошего тона! Клянусь, мы даже оба были в масках!
Я не сдерживаюсь и смеюсь. Он тоже, притягивая меня к себе обратно. Мы проводим вместе не так много времени, как хотелось бы. А еще папа говорит, что я очень быстро расту.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Но это не так. Просто он до сих пор считает меня маленькой.
А я уже взрослая. Мне восемнадцать и в этом году я заканчиваю Академию Балета. Самой не верится, что обучение промелькнуло так быстро. И впереди меня ждут лучшие театры и выступления…
Отец продолжает: