Она борется с охранниками, которые ее задерживают, ругаясь на смеси русского и английского. Она пытается пнуть их острым каблуком своей туфли, но они усмиряют ее.
Я нахожусь в нескольких футах от них, все еще в объятиях Павла. Не то чтобы я собирался уходить или даже имел представление о том, куда идти.
Папа заходит сбоку. Хотя мама высокая женщина, он выше и более энергичный, и у него хмурое лицо, которое никогда не меняется. Я могу сосчитать, сколько раз в своей жизни я видел, как он улыбается, и это происходит только тогда, когда он со своими друзьями — братвой.
Как только он подходит к моей борющейся маме, она плюет ему в лицо.
Он поднимает руку и ударяет ее по щеке так сильно, что ее голова откидывается назад, а из нижней губы брызжет кровь. Она спускается по светлой коже ее подбородка к изящной длинной шее.
Я вздрагиваю, мне все еще не нравится, что он бьет ее. Он никогда не делал этого с тетей Анникой, по крайней мере, когда я был рядом. Но он всегда становится жестоким с мамой.
— Глупая сука. — Папа вытирает лицо салфеткой. — Я знал, что от тебя будет больше неприятностей, чем пользы.
— Пошел ты, Георгий! — рычит она, пытаясь пнуть его, но это заканчивается в воздухе, потому что охранники держат ее в заложниках.
— Пошел я? Я? Пошла ты, Доминика, и все те неприятности, через которые ты меня заставила пройти с тех пор, как я женился на тебе. Я же говорил тебе не вмешиваться в дела братвы. Я же говорил тебе держать свой коварный ум при себе. Но что ты сделала? Ты встречалась с итальянскими капо и их женами за моей спиной и за спиной Николая. Неужели ты думала, что мы никогда, блядь, этого не узнаем?
— Я сделала это, чтобы дать тебе власть, ты, гребаный мудак! Николай старомоден, и ты мог бы быть сильнее его, лучше его.
— Он мой Пахан! Никто не замышляет переворот за спиной своего Вора. Это не так, черт возьми, работает, как я говорил тебе миллион раз. Любое предательство карается смертью.
— Никто не накажет тебя, если ты будешь чертовым лидером!
— Но я не лидер. — Он глубоко вздыхает. — Ты предала меня и братство, Доминика.
— Нет. — Она извивается и борется, брыкается и кричит.
Я ненавижу эту сторону мамы. Я всегда знал, что она больше, чем жизнь, и к тому же сильнее. Иногда прямо-таки ненавистная. Я никогда не прощу ее за то, что она забрала тетю Аннику, но мне также не нравится видеть ее такой беспомощной и не имеющей выхода.
— Ты не можешь так поступить со мной! Я мать твоего сына!
— Это не освобождает тебя от наказания. — Папа достает пистолет и показывает им на своих охранников. — Поставьте ее на колени.
Мужчины толкают ее вниз, пока ее колени не касаются земли, ее туфли издают навязчивый звук по бетону, когда она бьется.
— Нет! Не надо! Ты выбираешь Николая, а не меня?
— Я выбираю братство, а не тебя. Если тебя не накажут должным образом, Николай никогда не простит того, что считает моим предательством. — Он делает паузу, впервые за сегодняшний вечер глядя на меня. — Иди сюда, Адриан.
Павел слегка толкает меня, затем отпускает, но следует за мной по пятам. Мои ноги кажутся тяжелыми, как кирпичи, когда я тащусь туда, где стоит папа.
— Ты уже достаточно взрослый, так что слушай внимательно, мой мальчик. — Папа приставляет пистолет ко лбу мамы, и она смотрит на него со своим обычным высокомерным вызовом, ни одна слеза не скатывается с ее век. — Вот как ты наказываешь предателей, независимо от того, насколько они близки к тебе.
Он нажимает на спусковой крючок.
Громкий хлопок эхом разносится по нашему окружению, когда горячая жидкость брызгает мне на лицо.
Глава 1
Адриан
36 лет
Я был свидетелем того, как жизнь заканчивалась прямо у меня на глазах.
Не один раз.
Не дважды.
Но бесчисленное количество раз.
После того, как я увидел, как жизнь покинула тело моей мамы, когда мне было десять лет, у меня было прозрение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ах, смерть — это так просто.
Смерть — это нажатие на спусковой крючок, брызги крови и пустые глаза.
Если мама, бесстрашная Доминика, которая была сильнее самой жизни, была убита так легко, то поступок не мог быть таким уж трудным.
Вот почему я никогда не боялся смерти. Никогда не смотрел в другую сторону от нее. Никогда не колебался перед ней.
На самом деле, я ворвался прямо в нее. Я победил ее и поставил на колени перед собой, как папа сделал с мамой, а затем выстрелил ей в лицо.
Я так часто избегал безжалостных лап смерти, что считал себя невосприимчивым к ней.
В каком-то смысле смерть для меня ничего не значит.
Не трогает меня.
Не прикасается ко мне.
Это была моя ошибка. Ошибка в моей системе.
Несмотря на то, что я никогда не боялся конца — или чего-то еще, на самом деле, — после казни мамы, есть кое-что, что я боялся потерять.
Или кое-кто.
Мир движется в замедленном темпе, но все равно слишком быстро, и остановить его невозможно.
Когда я последовал за Лией сюда после того, как она отправила двойника домой и попыталась сбежать, это не то, что я думал, произойдет.
Лия падает со скалы, как лист. Легкая, крошечная и такая чертовски хрупкая.
Я протягиваю руку, но хватаю только воздух.
Паника, какой я никогда в жизни не испытывал, сводит мои лопатки вместе и замораживает меня на месте.
Черт, нет.
Это не то, чем все закончится.
Я спускаюсь по склону утеса, скользя по грязи, пока почти не ударяюсь о воду. Моя рана на бицепсе ноет от боли, и мои сухожилия пульсируют при каждом движении.
Вытащив телефон, я нажал на значок фонарика, пока луч света не пролился передо мной, освещая яростные волны, бьющиеся о скалы.
Мысль о том, что Лия застряла там, разорванная на части разъяренной водой, сжимает мое тело и атакует мои нервы.
Я различаю маленькую фигурку, цепляющуюся за камень, пока он плавает в воде, но она не уплывает.
Голоса моих людей приближаются, и первым появляется крупное телосложение Коли, когда он спускается со скалы.
— Тащи веревки! — рявкаю я, затем кладу телефон на маленький камень, направляя фонарик вперед, прежде чем нырнуть прямо в ледяную воду.
Шок пробегает по моему телу и моей ране, ране, которую она нанесла, пытаясь убежать от меня, но я игнорирую весь дискомфорт, плывя против резкого течения.
Разбивающиеся волны упрямо пытаются унести Лию прочь, прижать ее хрупкое тело к безжалостным скалам и высосать ее жизненную сущность.
Когда я добираюсь до нее, я узнаю, почему вода не смогла забрать ее. Я думал, она обвилась вокруг одного камня, но оказалось, что она застряла между двумя. Один из них не виден, но заключает в тюрьму ее нижнюю половину.
Я хватаю ее холодное, мокрое запястье и перестаю дышать, ожидая пульса.
Проходит одна доля секунды.
Две…
Три…
Крошечный удар под моим замерзшим пальцем, и я, наконец, вдыхаю большой глоток воздуха.
Я использую один камень в качестве якоря, когда протаскиваю Лию между двумя другими. В тот момент, когда она высвобождается, я обнимаю ее за талию и прижимаю ее замерзающее тело к своему.
Темные пряди волос закрывают ее лицо, и я откидываю их назад. Даже при слабом свете фонарика я вижу, что она бледна, а ее губы посинели, темнея с каждой секундой.
Ей нужна медицинская помощь, и она нужна ей сейчас.
— Босс! — зовет Коля с берега.
Я смотрю вверх и вижу его, Яна, Бориса и нескольких моих людей, стоящих на краю обрыва. Мой старший охранник бросает веревку, но ее уносит вода.
Он делает это снова, и я хватаю ее в последнюю секунду и обматываю вокруг талии Лии. Я останавливаюсь, когда мои пальцы натыкаются на разорванный материал ее платья, затем осторожно ощупываю его.