— Замолчи, — почти шепотом проговорила Лили, — замолчи, Жанет. Все знают, что ты блаженная, но даже тебе такие вещи говорить не стоит. И вообще, лучше бы тебе отсюда убраться подальше.
— Почему? — насторожилась я, второй раз сегодня меня предупреждали об одном и том же.
— Ты меня спрашиваешь? — искренне удивилась Лили.
— А кого мне еще спрашивать?
— Тогда, голубушка, сначала ответь: за что тебя так любила королева?
— Она меня не любила, она просто пожалела меня.
— Кто? Мария-Виктория? Пожалела? — Лили выразительно усмехнулась, она не допускала мысли, что королева могла кого-то пожалеть, она ни за что бы мне не поверила!
— Да. Она была очень одинока и несчастна, — сказала я, понимая всю безнадежность этих слов: никто, решительно никто не любил мою несчастную королеву! — она была одинока… И я тоже.
— И что?
— И ничего. Я готовила ей диетические блюда, сама пробовала, чтобы не отравили, убирала в ее кабинете и в спальной. Она со мной почти не разговаривала. Я была для нее никто, просто служанка.
— И поэтому она приставила к тебе охрану и велела не спускать с тебя глаз?
— Какую охрану?! Да за мной сроду никто не следил!
— Жанет, блаженная ты наша! Об этом знают все, кроме тебя.
— Она боялась, что я убегу?
— Она боялась, что тебя убьют.
— Бред какой-то, — пролепетала я.
— Послушай, — Лили наклонилась к самому моему уху, — я, конечно, мало что понимаю в ваших делах, но одно мне совершенно ясно: защищать тебя больше некому.
Все перемешалось у меня в голове. Мой маленький личный опыт совершенно не соответствовал тому, что говорили все вокруг. До этого дня я твердо знала, что королева красива и добра, герцогиня Юлиана жестока и своенравна, а я, кухарка Жанет, дочь прачки, настолько ничтожна, что меня даже стражники на дворцовых воротах не замечают, когда я выношу своей младшей сестре корзину с едой. Когда я в первый раз мимо них прошмыгнула, они даже голов не подняли и продолжали играть в кости, я удивилась, обрадовалась и приписала это своему ничтожеству, такая я маленькая, незаметная, некрасивая, что на меня даже смотреть не хочется! А у них… а у них просто был приказ?!
— Послушай, Лили, но я ведь абсолютно ни в чем не замешана!
— А ты подумай хорошенько.
Думать я ни о чем уже не могла, голова моя была сжата тисками, сердце стучало глухо и болезненно, хотелось взять его рукой и унять. Я чувствовала себя беспомощной и глубоко несчастной, мне было тревожно и даже страшно, и хотелось уткнуться лицом в колени Святому Робину и разрыдаться.
— Хочешь морковку? — спросила Лили, вытирая руки фартуком.
Я замотала головой и молча поплелась к выходу. В окна галереи, по которой я уныло брела, долетал звон разбитого стекла, и мне казалось, что он будет преследовать меня всю жизнь. Хотелось зажать руками уши и бежать, бежать, бежать! Но, наверно, чтоб испить чашу страданий до конца, я подошла к перилам и посмотрела во двор.
Щека моя вжалась в шершавую каменную колонну, колени подогнулись, а из груди вырвался стон облегчения: приехал Зарих! Прекрасный, веселый, добрый Зарих! Никогда не унывающий Зарих!
— Приехал, приехал… — повторяла я с надеждой, как будто его приезд мог что-то исправить!
Он бодро сидел на своем сером в яблоках коне, ветер трепал его русые кудри и белый кружевной воротник, шляпа, с торчащей из нее стрелой лежала чуть поодаль на траве, ее сбил, очевидно, принц Антуан, который теперь стоял подбоченясь и смеялся. К таким его шуткам все уже привыкли. Кроме меня.
Зарих на эту наглость не ответил, как, впрочем, не ответил бы никто, разве что герцог Тиманский, он спрыгнул с коня и пошел своей дорогой. Я знала куда. В траурную залу.
Когда я заглянула в приоткрытую дверь, он стоял над гробом, непривычно ссутулившись, и подавленно молчал.
Я осмелилась войти.
— А, поварешка… — сказал он, даже не поворачиваясь.
Колени мои снова подогнулись. Зарих усмехнулся.
— Весело у вас тут!
— Вы же знаете принца…
— Тиманские здесь?
— Только что приехали…
Голос мой дрожал. Я слишком долго, целый месяц его не видела, чтобы не трепетать как осиновый листочек от мучительного счастья видеть его и говорить с ним. Я не стоила его подметки! Я была несчастней всех несчастных, потому что не могла бы ему послужить даже в качестве забавы, такое иногда случалось с бедными служанками. Я была обречена, стиснув зубы, провожать его взглядом и по ночам кусать от обиды подушку! Потому что я была некрасива! Некрасива! Я была не-кра-си-ва!!! Маленький, рыжий, пучеглазый лягушонок с кривыми ножками, сутулой спиной, рахитично вздутым животом, и большими оттопыренными ушами, которые не могла скрыть ни одна прическа! О, Господи, как я ненавидела свои уши!
— Воды.
— Что?
— Воды принеси.
Я метнулась к графину на столе, от волнения наступила на собственный подол, нелепо размахивая руками, упала на пол, а подняться уже не смогла, я просто разревелась от презрения к себе, от собственного бессилия и всех тех ужасов, которые пережила за последние три дня.
****************************************************************
***************************
Королева умирала долго и мучительно, последние дни она почти не приходила в сознание, а когда приходила, все равно продолжала бредить наяву. То она как маленький ребенок повторяла: "Не хочу, не хочу…", то кусала губы, то молча плакала. Уже незадолго до смерти, когда я поправляла ей подушки, она взяла меня за руку и заставила сесть рядом с собой на кровать. Ее красивое лицо было ужасно бледным, губы посинели, глаза ввалились и потухли как предрассветные звезды, но все равно она была красивой, все равно!
— Ты прости меня… слышишь?
— За что, ваше величество?
— Ты же знаешь, я не хотела…
Она меня с кем-то путала. Я беспомощно оглянулась на придворного лекаря, господина Ромьо, который дежурил у ее постели неотлучно, он только развел руками: ничего уже нельзя было поделать.
— Я не хотела…
Мария-Виктория вцепилась в обе мои руки коченеющими пальцами.
— Я знаю, она отравила меня!
— Кто, ваше величество?!
— Королева.
Мы с придворным лекарем опять недоуменно переглянулись.
— Бред, — заключил он.
Тогда она посмотрела на нас и засмеялась. Из последних сил. Смех был похож на рыдания. И мне в первый раз стало жутко.
— Непостижимая женщина, — сказал господин Ромьо, когда королева снова потеряла сознание, — никогда не знаешь, чего от нее ждать… даже после смерти.
После смерти она лежала тихая, жутковато-красивая, никому не нужная, всеми презираемая, только Зарих скорбно стоял над ней, да я бессильно рыдала на сияющем паркетном полу, и не столько от жалости к ней, сколько к себе самой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});