Читать интересную книгу Зеленый фронт (СИ) - Агишев Руслан

Его сознание было в адском смятении. «Меня стерли, как карандашный рисунок, — огромный белый ластик нежно терся пожелтевший листок бумаги, стирая карандашные каракули. — Меня взяли и стерли, а потом взяли и нарисовали заново! Я — каракули! Я рисунок!». Вокруг было все чужое и непонятное. Все чужое и непонятное! Сознание кипело как вулканическая лава, пытаясь приспособиться. Чувства, время и пространство перевернулись с ног на голову. Словно по щелчку какого-то существа они превратились в кисель, густо замешанный на всех мыслимых и немыслимых физических и химических процессах.

… Для кого-то шло время — бежала по циферблату тоненькая секундная стрелка, отсчитывавшая минуты и часы, потом рождая дни и недели. Тяжелым катком вперед двигалась война, унося вместе с собой боль и ненависть. Немецкая машина, сметая на своем пути слабые заслоны, неудержимо рвалась к Москве. Все шло вперед и непрерывно двигалось, но не для Андрея! Его время остановилось! Оно остановилось в тот момент, когда он впервые понял, что по-настоящему стал деревом и что никто в этом мире его уже вернет обратно. Бежавшие вскачь секунды превратились для него в еле плетущихся развалин!

«Нет, нет! — словно безумный повторял он несуществующим ртом. — Я не дерево! Я не дерево! Я не дерево! Я человек! Я настоящий человек!». Слова вдалбливались в сознание калеными гвоздями, разжигая пламя ненависти. «Я не чурбак! Я не деревянная чурка! — неслись его слова из самой глубины сознания. — Я человек! Я Андрей Ковальских! Я человек!».

Его жизнь перестала быть только жизнью и просто жизнью; она стала войной. Эта война не человека с человеком, не человека с животным, не человека и силами природы! Он вступил в самый страшный бой, который только мог выпасть человеку. Он вел войну с самим собой — со своими страхами, со своим сознанием, со своей душой! Каждое мгновение стало тяжким испытанием, каждый миг превратился в ужасный экзамен, преодолеть который означало остаться человеком — разумным человеком.

Глава 2

Начало было самым тяжелым и в тоже время простым. Зрение! Мы умеем видеть и воспринимаем это обыденно до тех пор, пока не лишимся зрения, до тех пор, пока не почувствуем всю боль от этой утраты. Андрей учился видеть заново. Как младенцу, ему приходилось вновь осознавать всю сложность этого процесса. Его глазами стала старая, потрескавшаяся от времени, кора. Он стал видеть каждой древесной корочкой, каждой почкой, каждой клеточкой на молодом зеленом листочке.

— Господи, слышишь ли ты меня? — взмолился Андрей, когда увидел мир своими «глазами». — Господи, посмотри на меня! Что ты со мной сделал? Чем перед тобой я так провинился?

Кряжистый дуб шумно вздохнул, зашелестев пышной ветвистой шапкой.

— Что же это я такое? — шептали шуршащие по веткам желуди. — Кем же я становлюсь?

Следом за зрением пришла очередь слуха. С каждой своей новой попыткой, с каждым новым проделанным упражнением, его мир становился все более полным и стройным. Словно он медленно из зашторенной комнаты шел туда, где от света слепило глаза; из черноты выступали очертания, из очертаний складывались предметы… Окружающий мир окончательно стал приобретать свою законченность.

— Я слышу, — перестук дятла, ковырявшего жучков и червячков, донесся до него. — Я слышу! Я слышу, Господи!

Глухая стена развалилась на мелкие куски и в его сознание ворвалась неугомонная волна звуков. Сначала они возникали один за другим, словно существовал какой-то строгий порядок в их появлении. Журчание ручейка, пробивающего себе путь через бурелом, сменилось отголосками далекого мычания сельских буренок, потом послышалось конское фырканье. Вдруг, все эти звуки слились в один — в один большой журчащий-мычащий-фыркающий звук!

Лишь осязание заявило о себе другим способом. В тот день, когда Андрей наслаждался пением соловья, что неосторожно уселся по одну из его веток, ему вдруг совершенно дико захотелось почесаться. Захотелось так почесаться, как этого требует потное, давно немытое и грязное тело.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я брежу! — пронеслось в его, разучившемся удивляться, сознании. — Какой к черту чёс? У меня же нет рук! Как мне чесаться? А-а-а-а-а-а! Но как же хочется!

Сводящее с ума желание с неудержимой силой точило его изнутри. Не выдержав, Андрей мысленно пробежал по своему телу, стараясь найти то самое, беспокоящее место.

— Вот оно! Вот оно оказывается, где спряталось! — обрадовался он. — Сейчас мы тебя…

Около основания, возле одного из самого здорового корня, который чуть выныривал из земли, рылся грязный хряк. Это наверное просто позорище, а не хряк! Такого худющего замухрышку было стыдно не то что выгонять на улицу, но и даже держать дома. Весь поджарый, с настороженно поднятыми ушками, он лихо разгребал рылом землю. При этом каждый новый найденный желудь, хряк отмечал довольным похрюкиванием. Несмотря на свой малый размер, клыками свин обладал изрядными. Ими то он и задевал кору дерева, когда в очередной раз утыкался в землю носом.

— У, тварь! — не выдержал Андрей, вытягивая вниз одну из веток. — Сейчас я тебя!

Ветка, в мгновении ока превратившись в длинный хлыст, с силой опустилась на уткнувшегося хряка. Визг казалось наполнит собой весь лес. Обиженный и одновременно напуганный свин, ломая кусты, унесся в чащу.

— Вот это да! — удивился бывший красноармеец, продолжая размахивать импровизированным хлыстом. — Как же это так?! — В этот момент он еще даже не осознавал открывавшихся перед ним новых просторов. — Я могу шевелить ветками! Руки! Это мои руки! Мои руки! Господи, у меня есть руки!

Если бы в этот момент по дороге проходил любопытный путник, то ему был бы твердо обеспечен сердечный приступ. Дуб-патриарх, десятки лет стоявший возле дороги, начал дрожать, извиваясь своими ветками под стать самой искусной танцовщице. Массивное тело качалось из стороны в сторону. От сморщенной коры с громким щелчками отлетали кусочки.

— Руки! — смеялся дуб. — Руки! У меня теперь есть руки!

С этого дня все стало меняться. Андрею казалось, что был пройден какой-то водораздел, отделявший его от самого себя. Если раньше каждая его мысль была наполнена каким-то отчаянием и неверием, то теперь в сознании прочно поселилась надежда. Это было окрыляющее чувство, которое словно толкало его вперед, словно заставляло все ускоряться и ускоряться. Он все лучше и лучше чувствовал свое новое тело. С каждой вновь прожитой секундой ствол, ветки, кора, листья становились ему ближе и понятнее. Дерево стремительно теряло свою чужеродность…

Однажды Андрей даже поймал себя на том, что с жалостью думал о своем старом теле. И это была не грусть, а легкое презрение к телу, к его возможностям, к его потенциалу! «Как же человек слаб и беспомощен! — вспоминал он себя. — Он же букашка, которую можно легко раздавить. Раз и все, нет человека!». Он с неким восхищением осмотрел себя — могучий широченный ствол, который не обхватят и четверо мужчин; длинные узловатые ветки, тянувшиеся далеко в стороны; гибкие пруты корней, с упорством вгрызавшиеся в землю. Это было грандиозно! Это была настоящая сила, за которой стояли миллионы и миллионы лет эволюции, бесконечные века безумных случайных экспериментов великого ученого — природы!

Первые успехи настолько его поразили, что дальнейшие упражнения стали еще более интенсивными. Он метался словно сумасшедший, стараясь постичь все возможности своего тела — видеть, чувствовать, слышать и делать многое такое, что раньше могло ему только сниться.

Глава 3

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Какое прелестное дитя, Карл!

— Крути педали, олух! Нам нужно до вечера разобраться со связью, иначе обер-лейтенант будет вне себя…

Находиться в такой полудреме было безумно приятно. Это было состояние полной расслабленности, когда тебя ничто не беспокоит, не напрягает, когда даже расслаблена самая крошечная мышца, когда твое лицо обвевает легкий ветерок. В такие моменты не хотелось ни о чем думать.