— По рукам, если ты не подведешь, когда придет срок, — ответил Грим.
— Спорим, не подведу. Рэмми, мы втроем можем горы свернуть. Мы сила. Что с нами сделает время?
— Нам надо воспользоваться твоими приисками, — ответил Грим.
— Согласен. Но давайте сперва увидим Австралию.
— Допустим, мы уладим вопрос с твоим увольнением, и ты смотаешься домой, — предложил Грим. — Возвращайся, когда нагуляешься. А к тому времени мы с Рэмсденом сделаем все, что сможем, для Фейсала. Он теперь в Дамаске, но французы загнали его в угол. Денег ни шиша, с припасами не лучше, французская пропаганда морочит головы его людям. Время работает против него, и не остается ничего другого, только ждать.
— А какого черта туда ввязались французы?
— Им нужна Сирия. Они уже завладели прибрежными городами. И теперь намерены получить Дамаск. Если смогут, то схватят Фейсала и бросят в тюрьму, чтобы не путался под ногами.
— Проклятье! Разве они не обещали, что Фейсал будет королем Сирии, Палестины, Месопотамии и прочего?
— Обещали. Все союзники обещали, включая Францию. Но после перемирия британцы подарили Палестину евреям, и французы потребовали для себя Сирию. Британцы за Фейсала, но французы согласны терпеть его только мертвым или за решеткой. Они понимают, что обошлись и с ним, и с арабами как последние свиньи. Похоже, теперь они считают, что проще всего будет выпутаться, очернив Фейсала и утопив его. Если французы доберутся до него в Дамаске, с ним покончено, и дело арабов проиграно.
— Почему проиграно? — спросил Джереми. — Ведь арабов тоже не два с половиной человека.
— Но Фейсал только один. Он единственный, кто может их всех объединить.
— Я знаю, как ему помочь, — заявил Джереми. — Пусть едет с нами в Австралию. Там найдутся тысячи парней, которые согласятся биться с ним бок о бок и которым начхать на лягушатников. Эти ребята все вверх тормашками перевернут, прежде чем позволят его утопить.
— Хм… Лондон для него — самое подходящее место, — отозвался Грим. — Он по сердцу британцам. К тому же они чувствуют себя виноватыми за то, что с ним так обошлись. Они отдадут ему Месопотамию. Багдад — древняя арабская столица, для начала это сойдет… Ну, а дальше пусть сами арабы постараются.
— Ну, а при чем тут мои золотые прииски? — спросил Джереми.
— У Фейсала нет денег. Если дать ему понять, что арабам будет больше проку, если он съездит в Лондон, он подумает на эту тему. Есть только одно «но»: нужно загодя решить вопрос с боровами-финансистами, они через Министерство иностранных дел могут попытаться закрыть все концессии по нефти, рудникам и орошению. Если мы расскажем ему о твоих золотых приисках в Абу-Кеме — само собой, с глазу на глаз, — он сможет при случае послать господ финансистов куда подальше.
— Отлично, — произнес Джереми. — Я отдам ему золотые прииски. Пусть строит современное предприятие и получает миллионы.
— Хм…. Ты только не проболтайся. Пусть он съездит в Лондон и договорится насчет Месопотамии. Пока же господа толстосумы могут найти много способов оспорить его право на прииски. Но как только он станет королем, все арабы будут за него горой, и ситуация изменится. И он о тебе не забудет, когда придет срок, не беспокойся.
— Это я-то беспокоюсь? — хмыкнул Джереми. — Меня только одно беспокоит: как провернуть это дельце, прежде чем мы подадимся в Сидней. Ностальгия заела. Но сейчас это неважно. Порядок, ребята: я сделаю все, что смогу, для этого Фейсала.
Глава 2.
«АТЧА, ДЖИМГРИМ САХИБ, АТЧА!»
Этот разговор и обращение Джереми в сторонника великой идеи имели место, когда мы ехали через пустыню в Иерусалим. Путешествие на верблюдах заняло у нас неделю. Мы ехали с шумом и звоном, хотя всю дорогу было не продохнуть — и от жары, и от самума, из-за которого у нас все время был полон рот песку. Впрочем, это не мешало нашим сопровождающим то петь, то спорить без умолку. Помимо нашего старого Али-Бабы и его шестнадцати сыновей и внуков, с нами шел десяток парней, с которыми Джереми познакомился на дорогах Аравии. Парней, с которыми он был не разлей вода, ибо они знали тайну его золотых приисков.
Власть Грима значительно окрепла по пути к нашей прошлой цели. Не секрет, что успех и безопасность зависят от быстроты его реакции. На обратном же пути людям хочется расслабиться. К тому же арабы особенно склонны к головокружению от успехов. От свободных людей, когда над ними не каплет, не так-то просто добиться послушания. Но тут на выручку пришел Джереми.
Он умел показывать фокусы, и арабы, глядя на это, вели себя как сущие дети. Они охотно слушались человека, который превращал живого цыпленка в двух, разрывая его пополам. Они без ропота разбивали палатки после того, как он проглатывал дюжину яиц и тут же извлекал их из-под верблюжьего хвоста. Ради человека, способного к чревовещанию и заставляющего верблюда читать молитвы, они готовы были простить, пусть на время, даже заклятых врагов.
В итоге мы путешествовали, как бродячий цирк. Джереми поразительно бегло тараторил на живом арабском и почти не повторял свои фокусы. Все это было очень кстати и очень хорошо для нашей оравы… но не столь хорошо для самого Джереми. Он из тех славных, вечно юных ребят, которым даже случайный лучик славы способен вскружить голову. Нет, он отличный малый, отважный и находчивый друг, который пойдет с тобой до конца и не колеблясь рискнет своей шеей ради любого, кто ему по душе. Таков он во всем. Он обладает здравым смыслом и не падок на лесть — вы знаете, как женщины льстят мужчинам с веселыми глазами и маленькими темными усиками. Ни разу не случалось, чтобы он попадал в передрягу и не посмеялся бы над этим, прежде чем выбраться из нее. Но ни разу он не нашел себе дела, за которое счел бы нужным держаться больше года, от силы двух. Он вообще редко занимается чем-то одним больше шести месяцев подряд. Он прыгает от одного к другому, ибо весь мир для него так интересен и забавен, а большинство людей настолько готовы с ним подружиться, что он всегда уверен, что с гарантией совершит мягкую посадку там, за горизонтом.
И вот к тому времени, когда мы добрались, наш друг Джереми созрел для чего угодно, но только не для затеи, о которой мы договорились. Поскольку мы непрерывно говорили о ней почти всю дорогу от Абу-Кема до Иерусалима, это дело мало-помалу стало казаться ему таким же скучным и малопривлекательным, как его собственные старые фокусы. С другой стороны, Иерусалим сулил массу развлечений. Мы не провели на квартире Грима и полутора часов, как Джереми с головой ушел в спор. Он явно намеревался нас покинуть. Грим, предпочитающий арабское платье и не надевающий форму без крайней надобности, направился прямо к телефону, чтобы по-быстрому доложить в штаб. Я повел Джереми наверх, дабы сбросить свой экзотический наряд и подобрать ему костюм, более подобающий австралийцу. Однако ничего подходящего не нашлось, ибо вешу я почти столько же, сколько Грим и Джереми вместе взятые. Пока я сбривал черную растительность, каковой мать-природа украшает мое лицо всякий раз, когда я несколько дней пренебрегаю бритвой, он вдоволь надурачился, надевая то, что я ему предложил, и опять влез в свое арабское одеяние.