Читать интересную книгу Джек Лондон - величие таланта и парадоксы судьбы - А Зверев

В наиболее зрелых своих новеллах Лондон нащупывал совершенно новый для его времени тип реализма, сочетающего безукоризненную верность каждой подробности с поэтической фантазией, с лирическими отступлениями, которые перебивали стремительное развертывание интриги, придавая повествованию углубленность и эпический размах.

Реализм северных рассказов одухотворен поэзией. Самое драгоценное завоевание первых лондоновских книг - лирическая насыщенность и масштабность. Полные отголосков эпических сказаний древности, эти новеллы сегодня воспринимаются как подлинно новаторские образцы складывающейся новой поэтики.

Новеллы были подлинной сагой о Севере. И одним из сказаний, без которых она была бы неполной, стало сказание об индейцах, о том, как "встретился каменный век с веком стали". Эта трагическая встреча приносит утраты, которые уже не возместить, и тяжкую, безысходную драму для тысяч и тысяч.

Другой вопрос, что под пером Лондона изображаемая им драма получила не только социальное истолкование. Север необычайно обострил внимание Лондона к биологической стороне жизни. Это вообще было в духе времени. Считалось, что отношения между людьми, поколениями, расами, народами подчинены "закону жизни": побеждают молодые, сильные, лучше приспособленные. На Клондайке люди могли выжить, лишь ведя тяжкую и непрерывную борьбу с суровой природой, и каждодневный контакт с нею заставлял проникнуться уважением к ее законам, воздействовал на склад личности. Однако иногда и сильные люди вынуждены были уступать в непрекращающейся борьбе за существование. Подчас эта идея теснила в сознании Лондона веру в действенный гуманизм и писатель расплачивался тягчайшими творческими срывами.

Когда Лондону удавалось, преодолев искус прямолинейных уподоблений, наполнить свои "биологические" повествования большим этическим и философским содержанием, его ждали бесспорные художественные удачи. Здесь прежде всего надо назвать его книги о собаках, в особенности "Белый Клык" (1906).

Лондон был одним из первых писателей XX века, который почувствовал, что в глубинах сознания формируется новое представление о месте человека на земле и о его отношениях с другими обитателями планеты.

Он безошибочно предвидел, что планета будет необратимо "сжиматься", и на покрывшейся густой сетью городов, коммуникаций земле люди совершенно иначе ощутят родство всего живого и научатся по-новому ценить созданный самой природой миропорядок, который они безоглядными "усовершенствованиями" поставили на грань катастрофы.

Он раньше других услышал этот "зов предков", который сегодня побуждает людей из не в меру разросшихся столиц на утлых суденышках пересекать океаны, старательно выискивать еще сохранившиеся кое-где на карте "нецивилизованные" уголки, взбираться на горные пики по опасным, еще никем не пройденным траверсам.

И вот это ощущение углубляющегося разрыва между человеком и природой, а вместе с тем - растущих потребностей человека в повседневном, многогранном и живительном общении с природой, с ее обитателями, со всем уходящим миром естественной жизни на редкость интенсивно и полно передано в повестях Лондона о собаках, чем и определяется их поистине выдающаяся художественная ценность.

За каждой картиной и каждым эпизодом этих его книг стоит невысказанная мысль, что человеку уже никогда не вернуть живительного единства с землей, которое еще сохраняет Белый Клык. "Закон дубины и клыка", которому подчиняются прирученные собаки, не может стать для героя законом жизни, ибо он слишком горд. Не может стать им и закон добра и ласки, хотя сердце Белого Клыка переполнено любовью к людям. Но еще сильнее голос инстинкта, голос природы, зовущий его под сень "первобытного закона жизни".

Всем своим строем повесть отрицает иллюзорную, суетливую жизнь, которой противопоставляется реальный мир - суровый и прекрасный мир клондайкской природы. "Читаешь его, - писал о Лондоне Леонид Андреев, - и словно выходишь из какого-то тесного закоулка на широкое лоно морей, забираешь грудью соленый воздух и чувствуешь, как крепчают мускулы, как властно зовет вечно невинная жизнь к работе и борьбе"*. С огромным мастерством передает Лондон переживания своего мужающего героя, чьи чувства необычайно полнокровны, интенсивны, ибо сам он неотъемлемая часть того реального мира, в котором растет.

_______________

* Лондон Д. Собр. соч., т. 1. СПб., 1912, с. 17.

Может быть, именно потому, что Белый Клык во всех своих побуждениях руководствуется голосом природы, ему и дано изведать такую любовь и такое счастье самоотверженности и преданности, какие недоступны чувствам человека, всегда скованного нормами цивилизации с их неизбежным налетом искусственности. Правда, финал повести о клондайкском волке, очутившемся в Калифорнии и мирно играющем со щенятами под южным солнцем, выглядел явно искусственно и противоречил всему ходу авторской мысли. "Бунтарь" Бэк из повести "Зов предков", убежавший от цивилизации и во главе волчьей стаи преследующий стадо лосей, - образ, куда более отвечающий настроениям писателя в дни его молодости.

Скоро и перед самим Джеком Лондоном возникнет проблема выбора между бунтарством и приспособлением к окружавшему его миру, пороки которого он знал лучше многих своих литературных современников, но к которому инстинктивно тянулся, чтобы восставать против него снова и снова.

И обозначится самый глубокий и неразрешимый парадокс его судьбы.

Однако этот парадокс был хотя и главным, но далеко не единственным из тех противоречий, которыми отмечено и мироощущение Лондона и его творчество.

Вернувшись с Клондайка, он снова пережил трудные времена и лишь неистовым упорством сумел добиться признания. Пятнадцать лет спустя, вспоминая о поре своих литературных дебютов, он говорил: "Мне странно теперь думать о том, с каким самозабвением я работал, и о том, как я был беден, как отчаянно хотел пробиться, и еще - как я был счастлив".

В автобиографическом романе "Мартин Иден" (1909) воссоздана эта нелегкая, но прекрасная пора его жизни, когда, скрипя и застревая, колесо фортуны медленно поворачивалось, пока не пришла минута торжесгва. И там же, в "Мартине Идене", открыто выражены многие внутренние конфликты, пережитые Лондоном уже на заре творчества и не преодоленные им до конца.

Лондон считал себя социалистом, но его позицию никто не назвал бы последовательной. Он не представлял себе всей сложности развертывающихся в общественной жизни процессов. И рядом с книгами Маркса на его столе лежали сочинения Ницше, которые он проглатывал залпом, завороженный красочными, романтическими пассажами, в которых немецкий мыслитель прославлял "бунтаря по природе", бросающего вызов дряблому, анемичному, "плебейскому" миру, где всевластен "стадный инстинкт толпы". Клондайкские впечатления Лондона не могли не расположить его к такой философии, и он тщетно пытался примирить ее с фундаментальными положениями научного социализма. Следы этой внутренней борьбы явственны во многих произведениях Лондона, включая и один из его лучших романов - "Морской волк" (1904).

В этой книге не раз возникает бескомпромиссный спор с ницшеанской этикой, причем Лондон не упрощал поставленную им перед собой художественную задачу. Волк Ларсен - характер чрезвычайно сложный, по-своему сильный и цельный, и такой персонаж приличествовал драме, а не сатирическому шаржу. Лондон вложил в книгу всю свою любовь к морю, ввел всегда волновавшую его тему психологического преобразования человека, в тяжелых испытаниях открывающего в себе и настоящее мужество и неиссякаемую волю к жизни.

Роман был начат блистательно. Он неожиданно "сломался" где-то в середине. Едва рассказчик, Хэмфри Ван-Вейден, сбежал с "Призрака", пустившись в шлюпке вместе с поэтессой Мод в рискованное плавание, завершившееся на необитаемом острове, началось действие совсем иной книги - робинзонады влюбленных, которым рай и в шалаше. Лондону не изменило мастерство: морские пейзажи были все так же великолепны, приключенческая интрига развертывалась по-прежнему стремительно. Однако исчезло главное философский поединок, который Лондон устами повествователя вел с Ларсеном в начальных главах.

За несколько дней до смерти Лондон занес в блокнот, всегда лежавший у него на ночном столике: "Мартин Иден" и "Морской волк" развенчивают ницшеанскую философию, а этого не заметили даже социалисты". Винить за это ему следовало в первую очередь самого себя. Творчески он еще не был готов вывести на сцену героя-социалиста; Ларсену противостоял в романе либерально настроенный интеллигент Ван-Вейден, и капитан "Призрака" не раз и не два опровергал его умозрительные аргументы жестокими истинами, почерпнутыми из практической жизни.

И все-таки никогда еще Лондону не удавалось вылепить столь яркий и непростой характер, как Ларсен в первых главах книги. Всем строем своей философии и всеми своими поступками он старается разрушить тот ореол святости и неприкосновенности, каким в сознании прекраснодушных интеллигентов вроде Хэмфри увенчано понятие "человеческая жизнь". С его точки зрения, "жизнь - это просто торжествующее свинство", и Ларсен умеет находить аргументы в поддержку своей идеи. Сила этих аргументов в том, что понятие "жизнь" для Ларсена обладает не отвлеченным, а реальным, практическим содержанием. Жизнь - это изнурительная борьба за кусок хлеба, безработица, трущобы, бесправие, полицейская дубинка, эпидемии, косящие бедняков сотнями тысяч. Можно ли после этого утверждать, что она священна? Не точнее ли ее назвать самой дешевой из всех дешевых вещей? Что из того, что погибнут десять, сто, пятьсот человек? "Бесчисленные новые жизни ждут своего рождения". И все опять пойдет своим чередом. Вечность? Но это же просто "вечность свинства".