Читать интересную книгу Почти вся жизнь - Рэм Лазаревич Валерштейн

руку оторвало. Опять бегом, теперь в медпункт! А выходной? По счастью, там кто-то оказался, крутится над кем-то, кто сидит на стуле: «Счас, — говорит, — вот блоху ему из уха вымою» Отец как закричит: «Мальчик кровью изойдёт, немедленно бросьте всё и займитесь моим сыном!» Доктор — мне потом сказали, что это был «фершал», — молча что-то из дядькинова уха вымыл, вымыл руки и подзывает: «Ну-с, что там у Вас?» А отец всё ещё успокоиться не может, кричит, торопит! «Кровью Ваш мальчик, не истечёт, не бойтесь, а вот кончик пальца пришить попробуем». И пришил, и перевязал, и денег не взял, хотя папа настаивал. В сарай я больше ни ногой, а вот к летчикам опять, и не раз!

1936

В доме балерины Кшесинской, где в 17-м, перед Октябрём, с балкона выступали Троцкий, и Ленин — там тогда был Петроградский Совет — организовали памятный музей Кирова. Дома всё время говорят и обсуждают смерть Мироныча, а я почти все зимние дни провожу в этом музее. Из Смольного, из кабинета Мироныча, привезли стол и кресло, чернильницу и лампу настольную, как у Ленина на портрете. На столике под стеклянной коробкой лежит Мироныча фуражка, зад её облит засохшей кровью. Убийцу этого, конечно, расстреляли, а тех из НКВД, кто, поди, его и нанял, дал наган, тоже наказали, отправили далеко-далеко, приказали помалкивать, и, куда они потом подевались, я не знаю, да и ни к чему мне это было. Работал там старик художник, заметили мы друг друга, и вот я учусь рисовать карандашом, красками, и уже получается! Нарисовал портрет Ленина, а вот Пушкин никак не даётся, у Крамского Александр Сергеич как живой, а у меня — урод! Много лет спустя, учась в Академии Художеств на Васильевском острове, понял я, что срисовывать — пустое и неинтересное занятие, надо всегда всё самому увидеть, прочувствовать и уж тогда рисовать.

1936–1937

Последнее лето перед школой. Ватага мальчишек со мной во главе, бежим через лес к озеру. Озерцо покрыто чем-то зелёным и кувшинками. Купаться не придётся, остаётся только собрать кувшинок побольше и домой. Кто пойдёт первым? Конечно, я, я же главный и самый смелый! Первой паре шагов ничто не мешало брести по этой тине, даже когда болотная зелень дошла до колен и до кувшинок оставалось совсем ничего, казалось всё, цветы наши! Вдруг ноги потеряли опору и я ухнул в это болото по грудь! Начал карабкаться — стал тонуть! Ребята видят — тону. Тонет, закричали, заорали и задали такого стрекача, что только пятки засверкали! Стараясь не шевелиться, оглянулся и, о-о, счастье, впереди на расстоянии вытянутой руки — сухая ветка! Осторожно дотянулся до неё и стал тихонечко, без рывков, ногами отталкиваться от тины и воды, которые подбирались уже к подбородку. Медленно-медленно, шаг за шагом придвигаюсь к берегу и, наконец, почувствовав под ногами что-то более-менее плотное, зашагал через тину и, добравшись до берега, упал в траву. Мне ведь, только шесть, а мог утонуть, и никто не спасал, удрали «друзья». Лежу я и думаю, стараюсь осознать, что, как и почему всё это произошло. Во-первых, думаю, надо было сперва подумать, надо ли в эту тину лезть. Во-вторых, если уж надо, бери палку или ветку какую-нибудь и проверяй дно и глубину там, куда собираешься ноги ставить, и, в-третьих, никогда не надейся на помощь — она всегда случайна, думай сам наперёд, как должен будешь выбираться из неприятных положений. Как видите, болота учат лучше родительских наставлений. Так начинается своя жизнь.

1937

Перед обычной школой мама повела меня в детскую школу при Консерватории, мальчик прекрасно спел то, что ему предлагали, но в школу его не взяли — пальчик-то больной, и неизвестно, когда можно будет учить играть на рояле. Зато в нормальной школе от чистописания меня освободили по той же причине. Это научило «сачковать», то есть бегать с сачком за бабочками вместо уроков. Учительница в 1-а классе Софья Петровна, строгая, учусь хорошо, отличник и в конце года должен получить похвальную грамоту. В классе три ряда парт, по шесть парт в каждом ряду и по два ученика за каждой партой, всего 36 голов. Половину ребят привозят в школу на машинах, в РОНО просят не делать этого, но всё так и продолжается.

В марте началась подготовка к Первомаю, отец сказал, что пойдём на парад, на площадь Урицкого, но 30 апреля пришли красноармейцы, дома всё перевернули и увели отца. Настал Первомай, сижу дома, а мама с бабушкой плачут. Похвальную Грамоту за 1-й класс получил, приложил к ней тот портрет Ленина, смастерил папку. «Вот папа скоро приедет, я это сделал ему в подарок». «Скоро» оказалось 19-ю годами.

И снова пришло лето, и, как обычно, нас с бабулей отправила мама на дачу. Это новое место, тоже под Питером, но на восток от него. Лес густой, но осиновый, и речка, а у деревни — настоящая деревня — название странное, Сологубовка — губы, что ли, были солёные у кого-то! Речка называется Мга — ну совсем непонятно. На речке рай — неглубоко, на дне песочек, водичка тёпленькая, чистенькая, но коричневенькая — течёт-то через «торфяник», это у них лесные поляны так называются. Бродя по лесу в поисках ягод или грибочков, я вдруг понял, что всегда нахожу выход, ни разу не заблудился, чутьё какое-то внутри. Скучно здесь, с мальчишками местными дружба не получается — помню случай у болота, — и девчонки противные.

В конце лета, перед школой, встречали мы испанских ребят, их привезли на пароходе в Ленинград прямо из Валенсии. Там война, республиканцы сражаются с фашистами, ребята эти все в синих шапочках с красными кисточками — я попросил бабушку сшить мне такую же. Там и наши лётчики, и командиры. Фашисты из Италии и Германии тоже там летают и бомбят людей, вот сообщили, что Гернику — город такой — разбомбили весь, стариков, женщин и много детей поубивали эти фашисты. Там вождь Долорес Ибаррури, и все кричат «но пасаран!», что значит «не пройдут!», и поют «бандьера роха и либерта» — «красное знамя и свобода». Несколько испанских ребят прислали в нашу школу — они стали учиться вместе с нами, скоро научились с ними говорить.

1938

В 38-м едем в другое место, теперь уже на запад от Питера, за Гатчину. Там совсем другой лес — сосны до неба! Пахнет ёлкой новогодней, полно шишек на земле и белок высоко на сосновых лапах. Говорят, есть змеи — а где их нет? Мальчишки местные окружили, а по-русски почти не говорят, но, видать, ребята хорошие, подружимся. Сначала надо сообразить, как говорить, по-каковски. «Мы ижоры, — пытаются объяснить ребята, —