Читать интересную книгу Дело о физруке-привидении - Людмила Богданова

Ванечка повел рукой. Неоглядные джунгли "Романтики" лежали перед ними.

- А туда мы не пойдем, - произнес Ванечка озабоченно. Это "туда" означало высокое, окруженное когда-то застекленной верандой здание на облупленном фундаменте. Из отдушин между кирпичами тянуло прелой картошкой.

- А почему? - с наивным видом спросила Ленка. Ванечка тяжело вздохнул. Сел на подвернувшееся бревнышко и отер лоб.

- Девочки, вы мне не поверите.

- Поверим-поверим, - зловеще протянула Кира. - Колись.

Ленка сорвала и стала обмахиваться крупным листом лопуха. Ей тоже хотелось присесть, но бревнышко не внушало доверия. Ванечка углядел Ленкины муки. Извлек из кармана необъятный носовой платок, тряхнув, расправил и расстелил на бревне.

- История не то чтобы долгая... - промямлил он. Вероятно, музрука смущало, что он сидит, а девушки стоят. Ленка поняла и присела на платок. А Кира осталась стоять, махнув рукой: мол, не обращайте внимания, мне отсюда лучше слышно.

- Как вы относитесь к страшилкам? - неожиданно спросил Иван Владимирович.

- Это где зеленая рука, синяя нога и красное одеяло?

- Положительно. "Маленький мальчик доллар нашел, с долларом мальчик в "Березку" пошел...", - процитировала Кира свои любимые. Ленка шикнула.

- Да вообще-то я уже понял.

Ванечка стал ногтем царапать бревно, словно именно в его глубине прятались необходимые слова.

- Поэтому и хочу предупредить. Нормальные не вляпаются. Ой, извините.

- Это ты извини, - нежно протянула Кира. - Что мы не соответствуем твоим представлениям о нормальности.

- Наоборот!

Ванечка подскочил. Был он такой несчастный, что впору взрыдать от жалости.

- Идемте!

Он подкрадывался к зданию так осторожно, словно ступал по минному полю. Девушки тоже прониклись и шли за ним след в след. Ванечка воздвигся на высокий фундамент и протянул руку. Они залезли тоже и по очереди приникли к щели между досками. Внутри было сумрачно, ничего не видно и, вызывая желание чихать, плавала пыль.

- Видите? - зловещим шепотом сказал Ванечка.

- Что?!.. - отозвалась Кира так же зловеще. Иван Владимирович едва не упал с фундамента.

- Там панно. Где кухня.

- А где кухня?

Ванечка с трудом оторвался от окна и объяснил про кухню и привязанность бывшей столовой к сторонам света. Снаружи. Потом все опять взобрались на фундамент. Пришлось здорово вывернуть шею, чтобы посмотреть в указанном Ваней направлении. Все равно видно ничего не было.

Ленка предложила кровожадно:

- Давайте сломаем дверь!

- Что ты! - в глазах музрука сияли благоговение и панический ужас.

- Может, если зайти сзади, то ничего не будет и хоть что-нибудь увидим? предложила паллиатив Кира.

- Что ты! Издали глянуть безопасно, и то не очень. А приблизишься - и конец.

Конечно, здание было в аварийном состоянии, но не настолько же? Или здесь обитала таинственная зараза? Что такое Ванечка пытался им показать? Развалины как развалины. Довольно грязные, между прочим. Ленка облизала палец и попыталась оттереть пятно с подола. В общем, то, чем грозил Ванечка, уже случилось. Она со стоном спрыгнула в крапиву.

- Иван Владимирович, - сказала Кира решительно. - Я вас задушу.

Ванечка ответил:

- Не надо.

Ванечка пообещал принести фонарик и немедленно все рассказать. Только бы они его не кусали, не связывали и не бросали в терновый куст. Последнее девчонки могли пообещать с чистой совестью - в связи с неимением куста. А насчет остального... Убоявшийся Ванечка сдался. Выцарапав-таки доску из заколоченного окна, они упоенно разглядывали то, что музрук так жаждал и так боялся показать.

- Вставляет, - сглотнула Кира. Панно перед кухней как-то нездорово сочетало тему хлебосбережения и "наше счастливое детство". Но, если не быть полным уж ненавистником соцреализма, то пережить его было можно. Как и простеночные художества - похоже, того же автора.

- А пузико травка не щекочет? - тут же отозвалась Ленка. И накинулась на Ванечку. Суть ее гневного монолога сводилась к тому, что неча занятым воспитателям головы морочить.

Иван Владимирович понурился. Взрыл копытом... башмаком песок. И выдал на одном дыхании, что они могут и не верить, а картина эта сожрала уже не одну личность, бомжа Васю в том числе. Приблизился - и опаньки. Елена Тимофеевна презрительно захихикала. Но к панно подойти отказалась. Даже ради эксперимента. Даже обвязавшись веревкой с полной гарантией, что ее вытащат. Особенно упирая на отсутствие веревки.

А потом конфиденциально сообщила Кире, что "Чайка" - ненормальный лагерь. И работают здесь одни ненормальные. Короче, ей, Леночке, нравится.

(...)

Посреди заброшенной песчаной дороги стоял баул. Был он раскрашен, как кильт шотландца-авангардиста. А вокруг, то присаживаясь на него, то носясь крупной рысью и взбрыкивая босоножками-копытами, металась длинноногая девица в черных легинсах, сверкающем зеленом топике, едва закрывающем живот, со стянутыми резинкой рыжими волосами. При особенно порывистых движениях волосы эти колотили девицу по щекам, словно хвост укушенной шершнем кобылы.

Девицу звали Катька и было ей тринадцать с половиной лет.

Прометавшись какое-то время, она в очередной раз подхватила баул, прижимая к себе, как беременную бегемотиху. Ярость - не сила, хватило девчонки ненамного.

"Кошка прошла шесть шагов и упала," - пропыхтела она, вытирая потный лоб. На лбу осталась пылевая полоса. Катька плюхнулась на баул; держа за корень хвоста, извлекла из топика бело-пятнистую крысу:

- Пропали мы, Золотко. Гад!

Определение это относилось к старшему брату, который бессовестно ссадил Катьку не доезжая до лагеря и благополучно укатил по своим делам. Относился брат этот к категории ласковых обормотов и полагал, что сестрица всегда и со всем справится сама.

На проселке было пусто и пыльно, по обе стороны тянулись покосившиеся заборы, густо заросшие пустозельем и озверевшим малинником. И ни живого духа вокруг. Те триста метров, за которыми должен был находиться лагерь, давно окончились, но лагеря никакого не было. Катька выволокла из бокового кармана баула бутыль с минералкой. Приложилась к горлышку. После минералки жара сделалась еще нестерпимее. Хоть бы тень какая!..

Тень появилась еще через десяток шагов. Смутно походила она на виселицу и покачивалась, издавая скрип. Вернее, скрипела не сама тень, а ее источник старые качели на ржавой раме. Когда-то, очень давно, качели были покрашены в красный цвет. Они раскачивались и визжали над дорогой, и Катьке показалось, что вот только что на них кто-то сидел, но увидел ее баул и предусмотрительно дал деру.

Девчонка вытерла лоб в очередной раз, и разводы грязи сделались еще гуще. Она шагнула к качелям. И тут кто-то действительно ломанул через кусты:

- Нельзя!!

Вопль был душераздирающий. Катька отскочила. Перед ней стоял мальчишка. Некоторым образом родственник лешего: волосы, распахнутая на животе длинная рубашка, голые руки были в паутине, чешуйках коры, скурченных листиках и свежих царапинах. Мальчишка был чуть ниже Катьки, смуглый, встреханный и совсем нестрашный.

- Здрасьте, - сказала она, пиная баул. - Чего "нельзя"?

- Садиться нельзя. Ты чего, не знаешь?

В карих глазах его плеснули солнечные искорки, а на левой щеке Катька разглядела похожий на звездочку старый шрам.

- Не знаю, - согласилась она, протягивая лешонку бутыль.

- Это качели из "Романтики".

- Ну и что?

- Это лагерь. Его забросили после Чернобыля.

Катька пожала плечами: я-то тут при чем? Мне вообще "Чайка" нужна. Оказалось, что им по дороге.

- Даниил, - паренек протянул крепкую ладонь.

Катьку всегда бесил обряд мужского рукопожимания, но жара плохо подействовала - руку она тоже протянула, и не для поцелуя.

- Так что качели?

- Остались качели, - не дожидаясь просьбы, Даник взгромоздил баул на плечо. - Скрипят.

- Это повод не садиться? - качели быстро исчезали за горизонтом, но не такова была Катерина, чтобы не докопаться до сути.

- Повод, - Даник домчался до дыры в проволочной сетке и сбросил баул на землю. - Они не просто так скрипят. Они заманивают.

Катька поняла, что ее тоже заманили. На тайну. Гусыня. Еще ни одному мальчишке на свете она не позволяла так быстро с собой знакомиться. А Даник широко улыбнулся и бросил:

- Вечером доскажу.

(...)

... Представление длилось своим чередом. Происходило оно на открытой эстраде, и спецэффектов было всего два карманных фонарика и лазер, отнятый у кого-то из малышей, дразнивших красным лучиком девчонок и кошек. Зато реакции зрителей мог позавидовать и Большой театр.

Оказалось, что самое страшное - не танцевать канкан: когда тебя обнимает за талию Вадимчик, ноги сами отрываются от земли. Труднее всего было удержать рвущийся наружу дикий смех, зародившийся уже тогда, когда на сцену выпорхнула, маша марлевыми крылышками, Муха-Жанночка. При каждом ее порхании прогибались и вздрагивали доски, на телесах трепетала какая-то полупрозрачная черная тряпка, а над головой мотались на проволочках две кухонные мочалки. Зал, в отличие от Киры, имел право реагировать, и хохот и хлопки едва не снесли амфитеатр. Второй взрыв последовал, когда в кордебалет вломился экспедитор Володя в черных очках, зеленой пачке из папиросной бумаги, с огромными надписями "кузнечик" на спине и груди. Массовка истерически хихикала и подвывала залу, когда он на корточках обскакивал сцену с убийственно мрачным выражением лица. После этого под рукой Любочки зловеще взвыли динамики, и на сцену пополз Ванечка в черном трико, с чулком, надетым на голову. Любочка гнусавым голосом комментировала происходящее. Жанночка заметалась, самовар-Вадим спрятался за Киру, а кузнечик наконец упал со сцены. И, очень смешно хромая, побежал в медпункт. Все почему-то решили, что так и нужно, и проводили его аплодисментами.