и их конвертации в систему жестковато-нерасточительных крестьянских координат – очень полезная и эффективная социально-гигиеническая процедура. Она способна бесцеремонно соскоблить с иного городского человека «гезельшафтную» коросту закрытости, цинизма и высокомерия. Она умеет быстренько и ловко расстроить и сбить наигранную стилистическую любезность заезжего осторожничающего чужака. Как бы там ни было, из деревенских миров выходишь в иные бытийные пространства уже другим, чем был – не столько информированным и поумневшим, сколько очарованным и проветренным.
Слушая, записывая и перечитывая крестьянские нарративы, вдумываясь в них, я вспоминаю среднюю школу № 22 Сталинского района Саратова. Именно там осознанно возник и разгорелся мой интерес к писаному и звучащему слову. И через горы времени я благодарю свою учительницу литературы, Валентину Ивановну Иванову. Деревенская девушка, крестьянская дочь, она приехала в Саратов, на отлично выучилась в педагогическом институте, стала работать в школе и как-то незаметно привила моим одноклассникам и мне буквально яростное, давящее влечение к литературе. К устному слову. К поэтической строке. К звуковой музыке волшебного родного языка.
Окончив школьную учебу, я прошел вступительные испытания на филологический факультет Саратовского госуниверситета имени Н. Г. Чернышевского. И попал в руки педагогов, которым в их студенческие времена посчастливилось в свою очередь, учиться у ленинградских профессоров словесности, эвакуированных в годы войны именно в Саратов. Ленинградцы подготовили десятки молодых филологов, многие из которых вошли в мою вузовскую биографию в качестве наставников. Мои университетские преподаватели были личностями поистине особенной выделки. Изначально присущие им круговая восприимчивость, алчное провинциальное любопытство, эмоциональная приподнятость и размашистый темперамент жадно вобрали, усвоили и доверчиво согрели спустившуюся с северных небес благородно-возвышенную петербургскую интеллектуальную и педагогическую традицию. Эта, волею судеб возникшая, констелляция учителей и учеников, талантов и поклонников, эта, по слову Пушкина, «смесь чинов и лет» – высоких и скромных научных статусов, опыта и неискушенности, масштабных и узкоспециальных профессиональных интересов, доверчивого познавательного азарта и юношеского ироничного прищура, который так к лицу студенческой братии, – эта спектральная картина стала редкостным явлением во всей университетской истории. Такое сочетание создало в старинных факультетских стенах особую культурную настроенность и умственно-этическую атмосферу. Она буквально пропитывала и питала мою студенческую юность. Мир отечественной словесности налился краской живого бытийного опыта и каждодневно распахивался во всей его широте и поразительно-нестерпимом разнообразии – от обстоятельной размеренности народных сказок до пронзающей, молниевидной мудрости великих русских поэтов. И я благодарно кланяюсь моим университетским наставникам. Имена Татьяны Михайловны Акимовой, Веры Константиновны Архангельской, Светланы Александровны Бах, Марии Нестеровны Бобровой, Александра Александровича Дерюгина, Аллы Александровны Жук, Олега Ивановича Ильина, Геры Владимировны Макаровской, Евгении Павловны Никитиной, Евграфа Ивановича Покусаева, Раисы Азарьевны Резник, Татьяны Ивановны Усакиной для меня незабываемы и светлы.
Благодарю коллег, с которыми я прошел свою дорогу в крестьяноведческом социологическом «поле». Опыт пребывания в нем, мало-помалу нажитый в атмосфере впитывающей экспедиционной энергетики, – вначале пробно-неумелой, а со временем ненасытно-хищной (в разговоры с крестьянами мы азартно, увлеченно и доверчиво входили, бережно их фиксировали и хранили), – решительно обострил базово настроенный университетской филологической пропедевтикой языковой слух. Абсолютная захваченность той лингвистической материей, которая пронизывает и обнимает крестьянский мир, которая живописно и ярко запечатлевает его феноменологические вороха, удивительным образом породила новое, неведомое мне ранее представление и о поэтическом, художественном, изысканном и укрепленном слове. «Все эР и эЛь святого языка» (А. Тарковский) начали звучать несравненно отчетливее, прямее и чище. Русский словарь продолжил раскрываться в его поистине головокружительной бездонности.
Особая благодарность – моему старшему, старинному, внимательно-умному другу Теодору Шанину. Благодаря ему в начале 1990-х я неожиданно-счастливым образом попал в команду полевых социологов-крестьяноведов. Тогда началась лучшая пора моей человеческой и профессиональной жизни, которая длится в постепенно сжимающемся режиме и сегодня.
I. Движение замысла
1. Погружение в поле
Появилась эта книга как очередной этап вхождения, врабатывания в материал довольно специфического (и одновременно самого обычного, рядового) характера. Это – так называемые голоса снизу. В книжке воспроизводятся точные расшифровки разговоров с русскими крестьянами. Разговоров, которые были записаны в ходе социологических экспедиций, начавшихся еще в СССР и продолжающихся, несмотря ни на что, и по сей день. Систематические экспедиции социологов в российскую глубинку были организованы и проведены благодаря усилиям профессора Теодора Шанина. Являясь авторитетнейшим мировым специалистом по крестьяноведению, он принял на себя миссию возрождения и продолжения традиций русской социально-экономической науки о крестьянстве, заложенной Александром Чаяновым. Так была открыта прямая дорога к жителям далеких сел, деревень и станиц, к их повседневным трудам и дням, к их сердцам и умам.
1 ноября 1990 года 14 российских социологов, разделившись попарно, разъехались в семь глубинных сельских регионов. Началась первая, трехлетняя, социологическая экспедиция, главная цель которой состояла в том, чтобы заложить основу крестьянских устных архивов. Архивов, где можно было бы накапливать свидетельства людей, постоянно живущих на земле и занятых большей частью медленным и кропотливым трудом, нежели разговорами. Нам было важно услышать подлинные голоса тех, кого иногда (и вполне проницательно) называют «нерассуждающим большинством». Ежедневно в течение трех лет, в разных уголках просторной сельской России, в будни и праздники, зимой и летом записывалось около пятидесяти страниц крестьянских семейных хроник. В итоге был собран громадный информационный корпус, в центре которого находится внушительный аудиоархив с записями подлинных крестьянских голосов. Так мы начинали.
Цель второй экспедиции, которая стартовала в 1995 году и продолжалась вплоть до 2000 года, была более специализированной. Мы попробовали пристально всмотреться в повседневные социально-экономические и хозяйственные практики крестьянского семейного двора. И если раньше мы наблюдали крестьян как насельников сельских пространств, как обитателей данной местности, живущих в ней с рождения, помнящих обо всем – и о безжалостных исторических вьюгах, и о кратких социально-экономических оттепелях, то теперь мы попросили разрешения войти «под крышу». Внутрь семейного крестьянского двора. Мы аккуратно затворили за собой калитку, осмотрелись и обжились в скромном крестьянском жилище. Мы постарались нащупать рычаги, пружины и маховики крестьянских трудов и забот – в том числе скрытые и незаметные. Мы попробовали вникнуть в саму их жизнь и пройти насквозь пространства типичных крестьянских биографий. А сказать точнее – «биологий», крестьянских «жизненных логик». В результате этих усилий появился новый архив записей интервью, который систематически анализируется и обобщается.
Третий экспедиционный этап стартовал примерно с 2001 года. Начиная с этого времени, мы принялись наблюдать за разнообразными (в том числе и довольно драматическими) изменениями крестьянской повседневности, которые происходят в современной России. Наблюдать и за тяжкой поступью российского аграрного капитализма, буквально пожирающего природные пространства ради высоких норм прибыли, изменяющего привычный образ жизни. И, с