По улице прошел нищий. Он остановился возле дома, слепой, в потертых штанах, словно он в них вырос, и протянул руку. Пешеходы проходили мимо него, не замечая его, и он стоял с протянутой рукой, робкий, симпатичный, смущенный. И Петру Ивановичу стало жаль нищего, словно он сам стоял с протянутой рукой. Он подумал с тоской, что не может сделать простое — подать нищему. Потом он подумал, что нищий, робкий и слепой, все же существует и может ходить, и жена, если у него есть жена и если она не слепая, может видеть его и обнять, и он тоже может обнять ее, хоть и не видя, но чувствуя своей зрячей рукой. А он, Петр Иванович, хоть и не лишен зрения, но к чему ему зрение, когда он сам невидим для других, а если его увидят, то примут совсем за другое и никогда не подумают, что это он.
Вечером стали собираться родственники и знакомые. Пришли тетка Вера и дядя Василий Евстафьевич с дочерьми. И тетка Елизавета, и Петухов, а также соседи по коммунальной квартире. У всех на лицах было недоумение. Нельзя было понять, что случилось: хозяин исчез — попал под трамвай, а может быть, просто бросил жену и, ничего никому не сказав, уехал в другой город.
— Зина, ты бы вскипятила чаю, — сказала Ольга.
И вот Зина подошла к подоконнику, и Петр Иванович почувствовал, замирая сердцем, как ее рука подняла его и понесла на кухню. Она подставила его под кран и сняла с него что-то, словно обнажила его, и он почувствовал, как вода из крана побежала в него, и чувство это было ни на что не похоже, ни на одно из знакомых ему чувств. Ему показалось вдруг, что падает, несется по камням стремительная горная река, она несется через него, кидая его, и он сам становится рекой, и какое-то чувство, даже радостное, приятное, чувство полного удовлетворения, наполняло все его существо.
Потом она поставила его на столик и включила штепсель. И опять новое, неведомое ощущение удивило Петра Ивановича, ему казалось, что он стал печкой, и, нагреваясь, он забыл на минуту все: и то, что он стоит на кухне, и что через несколько минут вода закипит, и придет жена, и понесет его на стол к гостям.
Вода закипела в нем, но Зина в это время разговаривала с гостями и забыла о нем. И опять Петру Ивановичу почудилось, что это река, падающая с гор, и что он русло, и река бьется, кипит, несется в нем.
За столом тихо. Шепчутся старушки, многозначительно и даже язвительно посматривая на Зину. И Петр Иванович старался подслушать их шепот, хотя ему и так было известно, что они не верят, не верят, что он исчез, и, вероятно, думают, что он бросил Зину и переехал на другую квартиру.
Зина подняла Петра Ивановича, наклонила его носом вниз и стала разливать чай. И Петру Ивановичу было неприятно, что у него бежит из носа, хотя он и знал, что это кипяток, а не что другое.
Вдруг Зина отошла от стола и повернулась к гостям спиной. Плечи ее стали вздрагивать, и она заплакала тихо-тихо, словно забыв, что сидели гости.
И гости стали говорить всякие утешающие и неуместные слова: «ты молода», и «с кем не случается», и «потом он, вероятно, вернется к тебе, первая жена всегда слаще».
Слова эти, глупые, досадные, злые, вывели его из терпения. И как они только могли подумать, что он может так поступить — бросить жену, никому ничего не сказав, и скрыться. Он не мог выдержать этого и крикнул:
— Я здесь! Здесь, на столе. Возле вас.
Но голос его был по-прежнему не слышен. И он начал дрожать от ярости, смотря на все эти рты, носы и руки. А они бесцеремонно хватали его и подносили к своим чашкам, наклоняя его носом, и жадно пили чай, заедая печеньем. А Зина плакала у окна, стоя к ним спиной, и вздрагивала, словно ей было холодно.
— А чайник-то гудит, — сказала тетка Вера.
— С чего это? Да, верно, поет, как самовар, — сказал дядя Василий Евстафьевич.
— Дай-ка его сюда, я налью себе еще чайку, — сказала тетка Вера.
И когда она подняла Петра Ивановича и наклонила, ручка от неосторожности вырвалась у нее, и Петр Иванович упал с грохотом на пол, успев ошпарить колени тетке Вере, и дяде Василию Евстафьевичу, и даже дочерям. И Петр Иванович подумал с радостью: «Вот вам! Вот! Значит, и я могу что-то сделать, я не пассивный предмет, как мне казалось сначала».
Выпив чаю, гости ушли. И позже всех ушел Петухов, который по обыкновению молчал. И с ним ушла Ольга. И Петр Иванович подумал, что он, пожалуй, порядочный человек, этот Петухов, и будет хорошим мужем для Ольги.
Зина стала убирать со стола, подняла Петра Ивановича и поставила его на подоконник.
Падал дождь, и река словно ожила, покрывшись пузырями. Деревья вытянули ветви, выпрямились. Нищий протянул руку, и дождь, мелкий, падал ему в ладонь. И Петр Иванович понял, что нищему приятно чувствовать в ладони лето, он как бы этой своей протянутой рукой соприкасался со всей природой.
Потом нищий запел. Слепой пел, радуясь, и это было странно, он пел зрячую песню, он пел, как только поют зрячие, — весело, радостно, словно у него открылись глаза и он увидел деревья, пузыри, дома, словно дождь сделал чудо.
Петр Иванович подумал: «И лето, и летние леса, деревья, ручьи, тропинки, птицы, и все, что за городом, и даже все, что в комнате, жена все, все умерло для меня. Но и раньше, — думал он, — я устроил свою жизнь так, что и лес, и небо, и девушки, которых я встречал, задумчивые девушки, все было как бы не для меня. Но я мог ходить, я мог трогать, а теперь я только чайник возле жены, чайник и забава для гостей. Как это досадно».
Дни и ночи шли бессонные. Петр Иванович не умел спать. Он видел, как спала жена, одинокая, на широкой кровати, как она стонала и шептала ночным шепотом: «Петя, ну милый, ну подвинься, ну поцелуй меня». И в эти минуты Петру Ивановичу хотелось плакать.
Однажды Зина пришла с Петуховым. У Петухова было странное, возбужденное лицо, и он все говорил:
— Зина Никлавна.
— А? Что? — рассеянно спрашивала Зина.
— Зина Никлавна, — говорил Петухов.
И Петр Иванович обратил внимание на его глаза, лихорадочные и нежные, и на то, как он смотрел на Зину.
— Зина Никлавна, какая вы!
— А? Что? — рассеянно спрашивала Зина.
— Какая вы! Ну, словом…
И Петру Ивановичу было даже смешно: ну и дурак. Уж не влюбился ли он? Какой дурак. Еще вчера ухаживал за Ольгой.
И каждый день стал приходить Петухов. Иногда он приносил цветы. И все говорил:
— Зина Никлавна, какая вы.
— Какая? — спрашивала Зина.
— Ну, такая. Вы сами знаете, какая.
— Ах, оставьте.
Но однажды Петухов пришел в новом костюме, торжественный и без цветов.
— Зина Никлавна, — сказал он. — Я хочу вам сказать несколько слов.
— Ну?
— Видите ли. Ну, вы сами понимаете: у вас комната двадцать метров и кухня — и у меня комната тридцать метров и телефон. Мы можем выменять отдельную квартирку, конечно с приплатой. У вас шкаф — и у меня шкаф. Но я думаю, что нам надо будет мебель свою продать и поискать красного дерева.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});