Читать интересную книгу Выбор профессии: "Кем ты себя воображаешь?" - Маргарет Этвуд

Истории мы придумывали по вечерам или в дождливые дни, в остальное время жизнь была насыщенной и совсем не праздной. Проблемы морали и вопросы взаимоотношений не поднимались, — мы редко с ними сталкивались. Нас учили, что нельзя разводить костры в лесу и купаться в грозу, как вести себя, чтобы лодка не переворачивалась, объясняли, как не погибнуть по глупости, и так далее.

Мой отец почти все сделал своими руками: коттедж, причалы для лодок; смастерил мебель, и поэтому в доме всегда валялись на виду молотки, пилы, рашпили, дрели, коловороты и прочие опасные инструменты самого разного назначения — они часто служили нам игрушками. Нам показали, как чистить ружье (прежде всего выложить пули и не заглядывать в ствол спереди), как быстро умертвить рыбу (острием ножа между глаз). Плаксивость и капризы не приветствовались, в этом смысле девочкам, как и мальчикам, снисхождения не было, и слезы не вызывали сочувствия. Разумные доводы поощрялись улыбкой, так же как и любопытство по любому поводу.

Но по природе своей я не была рационалисткой. Самая младшая в семье, я чаще всех плакала, меня часто отправляли "к себе", считали слишком чувствительной и даже слабенькой, может быть, потому, что мне были интересны всякие «мерихлюндии» — вроде вязания, платьев и плюшевых зайцев. Сама я считала себя маленькой и беспомощной, эдаким пирожным с розочками, не то что остальные. Из двадцатидвухмиллиметровки я стреляла плохо и с топором обращаться не умела. И очень много времени у меня ушло на то, чтобы понять: для того, кто боится драконов, даже самый младший из них все равно дракон.

В 1945-м мне было пять лет, в тот год закончилась война и в мир вернулись воздушные шарики и цветные комиксы. Я стала больше времени проводить в городе и среди чужих людей. Начинался послевоенный бум на недвижимость, и дом, в который мы тогда переехали, представлял собой типичную многоэтажную коробку. Стены моей комнаты были выкрашены в мягкий персиковый цвет, краска на стене была мне в диковинку. Теперь я и зимой посещала школу. Мне приходилось весь день сидеть за партой, я быстро уставала, и меня еще чаще отправляли "к себе".

Примерно в семилетнем возрасте я написала пьесу. Главным героем был великан, темой — преступление и наказание, преступление заключалось во лжи, о чем и полагалось писать будущему романисту, наказание — в том, что луна раздавила главного героя всмятку. Но как поставить этот шедевр на сцене? Не могла же я играть всех персонажей сразу. Выходом из положения были куклы. Действующих лиц я вырезала из бумаги, сцену соорудила из картонной коробки.

Пьеса с треском провалилась. Сколько помню, на представление пришел брат с друзьями, они хохотали до упаду — так, уже в раннем возрасте, я столкнулась с литературной критикой. Я больше не бралась за пьесы, зато засела за роман, но дело не пошло дальше первой сцены, где плот с главным героем — муравьем — несло по течению. Возможно, на большее меня бы тогда все равно не хватило. В общем, писать я перестала и совсем забросила это дело. Вместо этого занялась живописью и рисовала модных див с сигаретами в мундштуках, в дорогих нарядах и в туфлях на шпильках.

Когда мне исполнилось восемь, мы в очередной раз переехали в новый, построенный после войны дом, ближе к центру Торонто — в то время скучному провинциальному городу с населением в семь тысяч человек. Тогда-то для меня и началась настоящая жизнь — я познакомилась с другими девочками, узнала, что такое жеманство и кичливость, что такое «придворные» интриги — слухи и нашептывание, узнала, что это значит — не уметь прикоснуться к червячку, не содрогнувшись от омерзения, и как это бывает, когда не говорят, а мурлычут по-кошачьи. Я больше привыкла к незамысловатым мальчишеским проказам: розыгрышам, вроде "крапивного ожога" на запястье или "оторванного пальца". Но вот девочки, маленькие девочки, для меня были все равно что инопланетянки. И наблюдать за ними мне интересно до сих пор.

Приближались 50-е. Женщин, которые больше не требовались на военных заводах, погнали обратно к домашнему очагу. Начался подъем рождаемости: пределом мечтаний на ближайшие пятнадцать лет стал брак и четверо детей. В те годы Канада была тихой заводью по части модных веяний, поэтому идеал семьи и брака не так прочно закрепился в нашем обществе — еще, случалось, вспоминали отважную Амелию Эрхарт,[2] встречались еще "синие чулки" и независимые, даже радикально настроенные особы, которые в 30-х и 40-х содержали себя сами; но все же дом и семья оставались предпочтительными занятиями.

А по сути, в основе всей этой добродетели был страх: ведь атомную бомбу уже сбросили, шла холодная война, Джо Маккарти открыл антикоммунистическую кампанию, и чем нормальней казались вы со стороны, чем меньше походили на коммуниста, тем вам же и было лучше. Я думала тогда, что моих родителей, которые на самом деле могли служить эталоном здравомыслия, многие окружающие считают эксцентричными, но безобидными дурачками, подозревают в атеизме и принимают за психически не совсем здоровых людей. И я упорно старалась быть как все, хотя и не знала точно, что такое эти "все".

В 1949-м году мне исполнилось десять, я узнала, что такое сингл и услышала мелодичную песенку Пэтти Пейдж, по прозвищу Звонкая Пэгги. Родители уже беспокоились, как бы массовая культура не оказала на меня разлагающее воздействие. Начиналась эпоха «мыльных» радиопостановок, вечерних сериалов, вроде "Зеленый шершень", «Убежище», и журнальной рекламы, когда хозяйки, начитавшиеся про микробов, в панике бросались на борьбу с грязью. Другим общественным злом были прыщи, перхоть, дурной запах изо рта и от тела, и на обложках комиксов я с восторгом читала сказания о том, как зубная паста спасла кого-то от социального краха, или о том, что стоит тебе позаниматься бодибилдингом по программе Чарльза Атласа и от тебя разбегутся все драчуны на пляже, до того постоянно кидавшие песком в глаза.

В то время я уже одолела полное собрание сочинений Эдгара По, взятое в школьной библиотеке, — в его творчестве не было ничего про секс, поэтому детям его выдавали. Я была влюблена в творчество Эдит Несбит, прочла все книжки народных сказок Эндрю Лэнга, какие только разыскала. Нэнси Дрю,[3] девушка-детектив, не произвела на меня впечатления: слишком трезво мыслит; а вот в Шерлока Холмса я в двенадцать лет влюбилась безнадежной, но безопасной любовью.

Я уже перешла в старшие классы — раньше положенного. В то время детям разрешали перескакивать через класс, но по закону все обязаны были болтаться в школе до шестнадцати лет, поэтому мне пришлось сидеть рядом с вполне взрослыми ребятами, которые уже брились. Тут у меня и обнаружилась прогрессирующая анемия, появились непонятные шумы в сердце — я то и дело поднималась "к себе". На следующий год я повзрослела, одноклассников в коже, на мотоциклах и с велосипедными цепями вокруг щиколоток уже не было, а я стала получать на обед жареную печень и таблетки железа, после которых заметно ожила, и дела пошли получше.

Мне было пятнадцать, когда появился Элвис Пресли, теперь танцевали вальс и рок-н-ролл, но я скучала по танго, которое уже вышло из моды. Наступило время школьных танцулек, постоянных бойфрендов, кинотеатров под открытым небом, написанных с самыми благими намерениями журнальных статей о том, какая все-таки опасная штука — петтинг. Тема сексуального воспитания в нашей школе не поднималась, учитель по физкультуре специально диктовал выражение "менструальная кровь" по буквам, чтобы слушательницы не попадали в обморок. Противозачаточные таблетки были делом далекого будущего. Забеременевшие девушки сразу куда-то исчезали. Они либо делали аборт, после которого умирали или оставались калеками, либо в срочном порядке выходили замуж и стирали пеленки, либо их отправляли в специальные дома для брошенных мамаш, где им приходилось скрести полы. От такой судьбы надлежало уйти любой ценой, причем лучшей защитой должны были служить резиновые пояс-трусы. Не впервые в истории всю культуру словно заклинило: с одной стороны, были сплошные соблазны, с другой — несокрушимая, высоченная стена общественной морали.

И все же больше всего о запретном мне рассказывали книги. Чего я только не успела прочитать до шестнадцати! От Джейн Остин до журнала "Подлинные любовные истории", дешевой научной фантастики и "Моби Дика". Прочитанное в основном делилось на три разновидности: книги по школьной программе, книги по собственному выбору, но которые не нужно было прятать — их я либо находила дома, либо брала в библиотеке, — и книги подозрительные, куда я заглядывала украдкой, сидя с ребенком беспечных соседей. Таким образом в руки мне попали "Вечный янтарь" и "Джунгли классной доски" — своеобразный гимн во славу опасно просвечивающих нейлоновых блузочек.

Самой захватывающей я считала «Пейтон-плейс», тайком купленную в магазине на углу и прочитанную на удобной плоской крыше гаража, взобраться на которую можно было только по приставной лестнице. Героиня этой книги хотела стать писательницей, но от ее головокружительных вылазок, совершенных во имя заветной цели, временами начинало подташнивать. Ничего, я на это не обращала внимания — зато ей было о чем писать: инцест, венерическая болезнь, изнасилование, варикозные вены из-за абортов — там было все.